Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2004
. . .
А.Машевскому Вот еще - стихи свои заучивать наизусть! Декламировать их, сомнамбулически покачиваясь на краю сцены; модуляции голоса регулировать... Какая муть! Жуть какая, наказание просто... Сейчас запою или завою, или... рвану гопак-краковяк-трепак... На рязанской пиле, на гавайской гитаре легче сыграть, сбацать что-нибудь эдакое, чем стоять, как дурак, морщить лоб, щелкать пальцами, забытое слово искать. И все время входят-выходят, скрипят кресла, хлопает дверь, за окном завывает чей-то взбесившийся джип... В общем, масса причин для раздражения. Поверь, я и рта еще не успел раскрыть, а уже осип. Разве я ученик нерадивый, не выучивший урок? Ни последним, ни первым, ни двадцать пятым быть не готов. "Мы не теноры..." - как-то однажды заметил Блок, отчужденно и строго глядя поверх голов. ОРГA'Н ИЗНУТРИ Даниэлю Зарецкому Что за ветер сегодня бушует в селении горном! Все о шпиль колокольни изодраны ветхие тучи... Поплывем, Даниэль, поплывем по холмам, как по волнам, в этом трюме... нет, - в чреве, среди сталагмитов созвучий. Чудо-юдо морское плывет по морям-океанам, и питается звуками - плотью и духом клавира; драгоценная амбра сочится по ребрам янтарным... Неужели вот здесь и ютится вся музыка мира, и в пропорциях цинка и олова прячет секреты? И молчат до поры все регистры ее боевые; все рожки и свирели, все флейты ее и кларнеты, пароходные трубы, фанфары ее золотые. Скажешь, - это всего лишь механика: тяги, пружины - этот выдох и выплеск?.. и пенятся волны за нами. Раздувая мехи, разве знаешь, какие лавины стронешь с места, какие разбудишь ветра и цунами? Этот гул - это что? Это - Бах изнутри? Это фуга?.. Тевтонбургские сосны скрипят, и качаются ели... И Иона во чреве скорей изумлен, чем напуган: "Неужели, Господь, мы плывем до сих пор, неужели?.." ПРОЩАНИЕ 1. Предмета нет, и нечего назвать; лишенные телесной оболочки, слова имеют свойство исчезать без памяти о них, поодиночке. Внушительное слово Керогаз так - в одночасье буднично слиняло. Какой коптильник сказочный угас! Какого смысла навсегда не стало! Простимся же с тяжелым, составным, суставчатым. Унылый перестарок, из жизни выпадает он, а с ним и маята чадящих коммуналок, бараков плесень, копоть дач внаем... И скоро только в словаре старинном мы этот Керогаз (устар.) найдем за Керамистом, перед Керосином. 2. Что в имени тебе моем?.. Поди проверь, как звать меня. - Никак. И смысла нет в вопросе. Вот было имя - Карп. И где оно теперь? А где Макар, Фома, Пафнутий и Амвросий? Носители имен, и сами имена, - давно уже в глуши дремучего фольклора; за семь десятков лет гражданская война их извела, родив Марксэна и Вилора. Где первый встречный друг, товарищ или брат, где, потеряв лицо, легко теряешь имя, - мы здe╢сь прожили жизнь. Сюдa╢ Макар телят гонял, гонял; загнал, и сгинул вместе с ними. ИЗ ИСТОРИИ РУКОПИСЕЙ Надо же! Ну, вот же, - подпись, штампик лиловатый... Ты ли это, рукопись полузадушенная моя? Как же, как же! - узнаю: на "Оптиме" придурковатой отпечатанная, с вечно западающими "Н" и "Я". Так и простояла в духоте и тесноте тоскливой, пухлой ручкой в перстеньках задвинутая в самый дальний ряд. Как же, как же, - помню эту фифу: черный бант игривый, придыханье искреннее, проникновенно-лживый взгляд. Бог-то с ней! Да и не падок я на яркую помаду. Падальщики и поденщицы - вот кто нас учит жить... Рукопись моя, старушка старенькая, а может, и не надо пыльные слова и высохшие смыслы ворошить? Никому ведь не предъявишь, как бесспорно важную улику, откровенья запоздалые, забытые за давностью дела... Я спалил тебя, ты помнишь? - в печке дачной, и клубнику удобрял золой соседскую... ну зачем ты ожила?