Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2003
. . .
И судьба, как страна, перекроена и перешита. На суровом веку Я стишок, как мешок, набиваю ошметками быта И в уме волоку В те края, где встает на дыбы апшеронский безумец И вращает валун, И вонзает в звезду золотую Нептунов трезубец, Как в белугу гарпун. И мне кажется, что подо мною качается суша, Как рыбачий баркас, Что закинута сеть и идет по земле волокуша В неположенный час, Что как белые волны взлетают на суше белуги... Там, в предместье Баку, Мне еще неизвестно, к какой неотвязной разлуке Я судьбу волоку.. . .
Пред утренней чертой По истеченью ночи С бодрящей прямотой Ты ставишь двоеточье: - Как смерть ни тяжела, А след от жизни светел: От дерева - зола, От человека - пепел. Уймись, суровый муж! Смотри: в проеме ставен Из отлетевших душ Огонь зари составлен.. . .
Я не вижу себя потому, что не видишь меня, Ты ведь знаешь - я вижу себя лишь чужими глазами, - Даже синим зрачком под седыми морскими бровями, Даже черным углем между рыжих ресничек огня. Отчего в этом мире ты больше не видишь меня? Я не вижу тебя, потому что не вижу себя. Это, видимо, замкнутый круг, бесконечность дурная. Неужели живу, как на фреске помпейской Даная? Неужели живешь, в нарциссический стебель трубя? Отчего же смотрю и в упор я не вижу тебя?. . .
Что для меня пространство или время, Когда, клюя меня в седое темя, Идут снега, молчаньем налиты, Идет одно сплошное мелкотемье, И ни одной возвышенной мечты. И занимаясь делом несуразным, Молчу о том, что на дворе - террор, А голубь сизый смотрит глазом красным В мой черный глаз и кажется ужасным, Как пред судьбою красный светофор. Я не нажму на холодок педали, Хоть времени машина горяча. И снег молчит на бампере и шали, - От многих знаний - многия печали... Глаз голубя и месяца свеча.... . .
За второй окружной столицы, Без особой к себе придирки, Но однако не без опаски Я училась пенью у птицы, У воды я училась стирке, А у солнца училась ласке. Разве пенье мое занятье? Я стираю платье из ситца На околице у колодца. После стирки садится платье, После пенья голос садится, А последним садится солнце.. . .
Время в окне становится все белей, Все зеленее звезды в окне ночном. Ах, ни о чем несбывшемся не жалей, Нет, не жалей, далекий мой, ни о чем! Жизнь состоит из пропусков - из невстреч, Из непоездок, из недомолвок и из Небытия, что меж нами умеет течь, Как между влажных ресниц океанский бриз. Скоро весна, и мы свидимся как-нибудь. Не океан меж нами, а три сосны. В жизни лишь птицы точно свой знают путь И только звери тропам своим верны. Мы разминулись меж мыслью и сном дерев, Меж белизной снегов и книжных полей. Если не встретимся, пропусков не одолев, Вытяну горло: ах, ни о чем не жалей! ВОСТОЧНЫЙ КУСТ Не кошка, луч когтит сетчатку глаз, Которой мир, как этот куст, уловлен, Его зверино-шерстяной окрас Восточной чертовщиной обусловлен. Сирень пушистым выгнута хвостом, Сквозь шерсть ее просвечивает море, Песок закручен огненным хлыстом И варварскою вестью о терроре. Рви сердце мне, персидская сирень, Рви сердце мне, оно мне надоело, Обрыдло, как трепещущая тень Давно уже бестрепетного тела.. . .
Отцвели облака. Осыпаются крупным дождем. Мы с тобой не века, мы с тобой только дождь переждем. Как похож на кольчугу твой плащ! Под широким плащом Мы с тобой не разлуку, а дождь проливной переждем. Под твоим макинтошем до дрожи плечу горячо. Ты уйдешь, мой хороший, и стану я гладить плечо Это, левое, что примостилось к плечу твоему. Ты уйдешь. Вспыхнет дождь, прикоснувшись к лицу моему. СПУТНИЦА Нет не земля, уходит небо из под ног, - В земле я буду. Торчит меж туч луны единорог И целится в китайскую посуду, В озвученную вечностью причуду. Наверное, нет хрупче ничего Прозрачного фарфора Поющих звезд. Но это озорство Полночного небесного простора, Да и последнего прижизненного вздора. Я вздор несу, - мне страшно звезд фарфор Сменить на фосфор гроба. Легко ли покидать надземный двор И чувствовать, как мне на глаза оба Легла луны серебряная проба. Луна - ночная спутница земли. Я и сама из спутниц. Но мне, сопернице луны, нет, не внемли, Полночный ангел. Я небесных улиц Не разгляжу из фосфорной пыли.. . .
Я упрочилась здесь, где сосново-елово-дубово, Я отшельно живу. Но и тут - на старуху проруха: Упрощение жизни ведет к усложнению слова, Усложнение слова ведет к возмущению духа. Возмущается дух мой, что в благостном захолустье Можно смерть проморгать и думать, что ты живая, Разве что кровоток заужен в предсердном устье, Оттого-то заря будто рана горит ножевая. Облака над рекой заводскими дымами змеятся. Журавель колодца, что кран подъемный из ямы, Театральными тумбами пни высокие мнятся, Полуночницы-звезды складываются в рекламы. Ишь, куда угораздило, городоманку, Чтоб смотреть поездам, как домам городским, вдогонку И безвинным мышам подсыпать мышьяку в приманку, Да невесть для какого захожего гнать самогонку. ФАЮМСКИЕ ПОРТРЕТЫ Прощально сентябрь золотится, И мысли идут на закат. Тоска - вдохновенью сестрица, А опыт - неведенью брат. От древних фаюмских портретов И фоток в надгробном саду Каких ожидаю ответов, Каких я подробностей жду? Лишь цепкая память на лица Еще шевелится во мне, А в целом картина дробится, Как небо в осеннем огне. Тягучая дымная дума Прямой перекинула мост От дальней гробницы Фаюма На близкий от дома погост. БЕССОННИЦА Длиною в три аршина стол рабочий, Постель не умещается в простенке. И вертится бессонница все ночи: До дна глазного выплакала зенки, Истерла ребра, локти и коленки. Бессонницы все ж лучше усыпальниц. Еще мне пригодится стол рабочий. И загибаю я за пальцем палец, Считая звезд сияющие очи, Прозрачные, как лепестки купальниц.. . .
- Будь как все, - говорила мать, Но зря я старалась. - Будь как все, - говорил супруг, Но зря я пыталась. - Будь как все, - говорила дочь, Я зря напрягалась. - Будь как все, - говорила себе, Но не получалось. - Будь как все - скажет смерть, И, конечно, я стану как все.