Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2003
ХВАЛА МАССКУЛЬТУ
В наше время только ленивый не плюнул в сторону масскульта. Среди людей искусства считается хорошим тоном игнорировать ТВ, не читать бульварных газет и мыть руки после журнального глянца. Все это нормально с точки зрения защитной реакции организма. Но можно шире взглянуть на вещи. А взглянув, оценить позитивную роль, которую сыграл масскульт. В случае с культурной средой вообще, и с поэзией — в частности.
Я не люблю общих слов о поэзии и писать их не очень умею. Как говорил Мережковский про Леонида Андреева, я знаю, что такое огурец соленый, но что такое “волны жгучей тоски” не представляю. Однако сейчас такой разговор кажется уместным. Потому что момент для него подвернулся нужный, верный. Сегодня — сейчас — пространство современной поэзии сформировалось; стало отчетливым и ясным; замерло в точке покоя, что ли. Поэтому и разговор стал возможным.
Мы живем в эпоху массовой культуры, причем в начальной, наиболее агрессивной, стадии ее развития. Свои претензии к эпохе есть у каждого. Но речь, как было сказано, о плюсах. Так вот, главный плюс эпохи масскульта заключается в том, что она не терпит полутонов. А именно это ее свойство идет современной поэзии на пользу.
Скажем спасибо масскульту. Он сделал то, чего не смогли сделать ни советская власть, ни литературная критика. Он очистил поэзию от чужеродных элементов; отфильтровал ее; вывел на чистую воду.
Смотрите: поэты-максималисты научились хорошо зарабатывать на избирательных кампаниях. Поэты-минималисты наловчились сочинять рекламные слоганы. Поэты-маньеристы оказались неплохими поэтами-песенниками. Поэты “обнаженного приема” востребованы на телевизионных ток-шоу, не говоря — на модных показах. Метареалисты пишут сценарии фильмов на фантастические темы. А любовь масскульта к рейтингу? Отсюда бесконечные и бессмысленные схватки за титул первого поэта современности, которые наконец-то увенчались успехом. Просто в эпоху массовой культуры первых поэтов оказалось слишком много. У каждого клуба появился свой первый поэт. У каждого журнала. У каждого сайта. У каждого меньшинства и у каждого большинства. Есть первый поэт в пределах Бульварного кольца — и первый за пределами оного.
Ну и так далее.
Все это, как вы понимаете, относится к поэзии как таковой лишь по касательной.
Масскульт — это великая прополка: благодаря ей мы, наконец, можем говорить о “поэзии как таковой”. Эта поэзия существует. У нее есть несомненные признаки, свойства и качества. Они всегда были — просто теперь, с наступлением эпохи массовой культуры, стали очевидней. Их стало легко и нестыдно формулировать. Ушло все случайное и сомнительное — ушло, благодаря масскульту, совершенно ненасильственным, рыночным образом: раскупили. Что осталось? Правильно: стихи в чистом виде. Голубое сало, так сказать.
Поэзия есть уникальный способ передачи информации о первоисточнике, если считать первоисточником сюжет, идею или эмоцию. Там, где прозаик пишет роман, философ трактат, а психоаналитик — диссертацию, поэт пишет несколько строф (строк), но в итоге читатель получает примерно ту же сумму знаний.
Просто в отличие от философа или прозаика современный поэт работает “без посредников”. Он, говоря современным языком, пользуется выделенной линией и перекачивает информацию напрямую.
В этом, если угодно, заключается простота, к которой вернулась современная поэзия в начале нового века. Она вернулась к ясной чистоте функции. К прозрачности жанра. Поэзия осталась наедине с собой. В связи с этим ситуация и упростилась и усложнилась одновременно. Ушел страх влияния — да и прятаться стало не за что — но оказалось, что нет ничего более сложного, чем начинать с самого начала.
Поэзия есть уникальный, потому что непосредственный (в отличие от масскульта, где все построено на посредничестве), способ передачи информации о первоисточнике, будь то пейзаж за окном, стечение обстоятельств или ваши чувства по этому поводу. Первоисточник вообще является ее, поэзии, задачей и целью (все остальное — опять-таки массовая культура). Передать его, источника, свойства — заставить ощутить их на собственной шкуре — вот, в сущности, главная цель любого стихотворца. Для этой передачи существуют технические средства, описанные в любом учебнике по стиховедению, а потому речь сейчас не об этом.
Речь о том, что стихотворение это еще и язык, через который содержание транслируется.
Тут-то начинаются сложности.
Язык стихотворения не только носитель поэтической информации, но и сам часть этой информации, то есть полноправный участник “игры”. Передавая образы, стихотворение автоматически информирует пользователя о языке, на котором написано. Оказывает языку честь, так сказать. Собственно, стихотворение никогда не состоится, если поэт не сумеет сделать так, чтобы содержание и язык “договорились”. Ключ не подходит, дверь не открывается, картинка в голове читателя не возникает, и все тут. Минимальное расхождение формы и содержания — если, конечно, оно не преследует конкретных целей — вообще моментально упраздняет все стихотворение. Это все равно что капля лимонного сока в бидон молока. Ни молока, ни сока. Ну или как замок, испорченный чужим ключом.
Содержание стихотворения во все времена было примерно одинаковым — поскольку набор эмоций и сюжетов со времен Гомера остается одним и тем же. Что делает этот набор неповторимым? Правильно — язык, или форма, которая сообщает эмоции неповторимый ракурс. Поэтический язык — это как человеческий голос: слова одни и те же, но вот интонация, интонация… Не спутаешь. Если содержание и форма совпадают, стихотворение начинает работать. Все остальное автоматически идет на откуп массовой культуре, фундаментальный принцип которой заключается в преувеличении формы относительно реального содержания.
Эпоха массовой культуры, таким образом, — это шанс для поэзии как чистого вида искусства. Подтверждение ее существования в первоначальном, так сказать, виде. Подтверждение механизма поэзии, которая в свою очередь подтверждает — то есть твердит, то есть вторит — первоисточнику.
Утверждая первоисточник, поэзия, однако, преображает его в языке, создавая на этом языке артефакты или продукты высочайшей пробы, которые, в отличие от продуктов массовой культуры, рассчитаны только на элитарного потребителя. И в данной ситуации масскульт не столько противник поэзии, сколько ее катализатор. Он — как бы это сказать? — указывает поэзии на ее элитарное место. Очищает от примесей. Дает ей возможность показать, на что она способна. То есть вынуждает поэта каждый раз поднимать себя за волосы.
Представим очертания улицы сквозь забрызганное грязью лобовое стекло машины. Так выглядит мир в эпоху массовой культуры — мир, заваленный никчемными и ненатуральными продуктами: от продовольственных до эмоциональных. А теперь пройдемся по стеклу дворниками — это будет мир, каким его передает настоящая поэзия. Никаких иллюзий, ясность взгляда и невыразимо легкое, но в то же время исполненное, цельное знание.
Такова функция настоящей поэзии в эпоху массовой культуры. И в этом ее универсальная однообразность (я давно заметил, что лучшие стихи совершенно разных поэтов в чем-то похожи).
Впрочем, не без издержек. С приходом эпохи массовой культуры в современном русском стихотворчестве появился новый жанр. То есть масскульт не только указал настоящей поэзии на ее истинное место, но — как бы в насмешку — породил поэзию “имени себя”. Поэзию, которая описывает не первоначальный мир, но хаотическую окружающую среду эпохи масскульта. “Поэзию энтропии”, так сказать. Если развивать сравнение с лобовым стеклом, то “поэзия энтропии” занимается описанием этого самого забрызганного стекла. Ну, или дублирует смутный образ мира за ним.
Все мы помним революцию, которая произошла в поэзии в первой половине девяностых, когда на смену поэтической номенклатуре пришли поэтические маргиналы. Результаты этой революции оказались плачевными — во второй половине девяностых считалось, что русская поэзия умерла. С приходом масскульта в поэзии произошла вторая, но на этот раз бархатная, то есть ненасильственная, революция. Итогом этой революции стало четкое распределение ролей и функций в литературе. Поэтому теперь когда мы говорим о поэзии, подразумеваются не поэзия вообще, а поэзия, обладающая конкретными свойствами. Эти свойства — главное из которых есть стремление поэзии к первоисточнику, явленное в артефактах русской поэтической речи — мы попытались определить в данной заметке.
И благодаря масскульту это стало возможным.