Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2003
ОРГИАСТИЧЕСКИЙ РЕМИКС Дмитрию Воденникову По вечерам над ресторанами, само собой, et cetera. И то же самое над оными, что характерно, и с утра. Телеграфирую: проверено. Но чтоб не выпасть с бодуна (само собой, непреднамеренно) из приоткрытого окна, и чтоб, отведав (безобидного, пока его не всыплешь в чай) чего-нибудь инсектицидного, не травануться невзначай и ненароком не повеситься, я и сама, что твой гурман, хожу уже четыре месяца в один продвинутый шалман. Где, медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, присаживаюсь у окна. И веет древними поверьями мой эксклюзивный секонд-хэнд, и челка, травленая перьями, и “Прима” в пачке из-под “Кент”. Чтоб незнакомец упакованный за чаркою очередной внезапной близостью окованный увидел в барышне сюрнo╢й с физиономией зареванной не эту мелкую деталь, но некий берег очарованный и очарованную даль. ПОДЗЕМНАЯ ПЕСНЬ ...где пасешь ты где отдыхаешь в полдень к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих гражданепассажирынаприбывающийпоездвсторону центрапосадкинебудет просьбаотойтиоткраяплатформы я Нарцисс Саронский, лилия долин! встань возлюбленная моя прекрасная моя выйди вот зима уже прошла дождь миновал перестал доколе день дышет прохладою и убегают тени осторожнодверизакрываютсяследующаястанцияохотныйряд на ложе моем ночью искала я того кого любит душа моя гражданепассажирыпривыходеизпоезданезабывайтесвоивещи встану же я пойду по городу по улицам по площадям овещахоставленныхдругимипассажирами встретили меня стражи обходящие город сообщайтедежурномупостанции не видали ли вы того кого любит душа моя искала я его и не нашла со мною с Ливана, невеста, со мною иди с Ливана! спеши с вершины Амана с вершины Сеира и Ермона гражданепассажирыпереходнакольцевуюлиниюзакрыт поднимись ветер с севера и принесись с юга повей на сад мой и польются ароматы его поездследуетдостанции пришел я в сад мой сестра моя невеста поел сотов моих с медом моим я скинула хитон мой как же мне опять надевать его и с рук моих капала мирра осторожнодвери отперла я возлюбленному моему а возлюбленный мой повернулся и ушел избили меня изранили меня сняли с меня покрывало стерегущие стены оглянись оглянись Суламита оглянись оглянись и мы посмотрим на тебя что вам смотреть на Суламиту как на хоровод Манаимский гражданепассажирыстойтесправапроходитеслева под яблонью разбудила я тебя положи меня как печать на сердце твое как перстень на руку твою ибо крепка как смерть любовь люта как преисподняя ревность запрещаетсябежатьпоэскалатору беги возлюбленный будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор!.. . . .
Этот райский майский день, эту зелень, эту тень, эти в трубке — будто окрик: “дева! тулово надень!” — теплохладные слова, не сшивающие шва между жаждою и жаждой, буду длить, пока жива. Буду зреть, пока дано, это яркое окно — с раскадровочкой нездешней купидоново кино. Не забуду, хоть убей, этих белых голубей, это облако вполнеба — голубого голубей. Эту клетчатую твердь. Эту милость. Эту смерть.. . .
— Тепло ли тебе, девица? — Никак. Где отогреть — мой ангел не вникахъ. Зато, со льдом мешая угольё, за пазухою шарило жулье. Ввиду чего и шкура в январе — верх щегольства: дырина на дыре. Чьи ране идеальные меха, Днесь, ангел мой, — реальная труха. Да что меха! — всю душу, ангел мой, поела поэтическая моль. А штопальная ржавая игла сочувствия, увы, не помогла.