Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2002
ПРОГУЛКА
От города до неба черный лес
прошел и не заметил, что исчез.
Все дольше ни о чем не говорит
больной весны отсутствующий вид:
деревьев оголенных череда,
как через запятую.
Провода.
И твердая, как слово “никогда”,
вода.
И марганцовкой горизонта шов
намазан.
Дальше я не знаю слов.
MILLENIUM
Уставился в пруд Патриарший понурый фонарь,
Удачливый книжник собрался с остатком развала.
С галдящей толпой цыганят проходила Агарь,
На курсы шумерского Сара зевак зазывала.
Отмстить неразумным откладывал Кремль до поры,
Боярина Кучму поссорив с боярином Кучкой,
И ветер катал воробьев с Воробьевой горы,
Развесив просохшее небо над крытой толкучкой.
В унылых заулках мечети шептали: “Халва!”
На крест забиралась, болтая ногами, Москва.
И время казалось приснившимся, будто игрушка,
Которую хочет нащупать рука под подушкой.
. . .
Мошка
внутри оконной рамы, между стекол,
обескураженно чертит зигзаги, круги —
так Джотто, застрявший между двух эпох,
изобрел перспективу.
ВЕТЕР
куст кивает
часто невпопад
МАМИН ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
Мамы грузная старость по дому большому
утомительно бродит, раздумывая на ступеньках,
балконной дверью стукнув,
развешивает длинные дожди
на бельевых веревках,
молчит на оклик.
. . .
Только сверчок
может проделать во времени
слуховое отверстие
НЕТ ВЕТРА
тень подстелив
упал лист