Вступительное слово и перевод Евгения Солоновича
Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2002
При всем желании дать читателям “Ариона” реальное представление о сегодняшнем дне итальянской поэзии, я понимал, что мой выбор и поэтов, и стихотворений будет в известной мере субъективным. Думаю, право на субъективность дает мне опыт: переводя итальянцев, я озвучил по-русски стихи многих итальянских поэтов, включая двух нобелевских лауреатов — Эудженио Монтале и Сальваторе Квазимодо. Оба, особенно первый, оказали значительное влияние на своих современников и на стихотворцев последующих поколений. Оба причислялись критиками к герметизму — поэзии недоговоренностей, сложных аналогий, негласных апелляций к читательской интуиции. Оба тяготели к итальянскому варианту верлибра, опирающегося на традиционный одиннадцатисложник, а также на семи-, восьми- и девятисложный стих, но нередко пользовались и чистым одиннадцатисложником, без рифмы вовсе или же рифмуя нерегулярно и отдавая при этом предпочтение внутренним созвучиям, ассонансам, другим видам инструментовки. Как писал Монтале:
Приличные поэты отдаляют
их (рифмы), прячут, юлят, на запрещенные
идут приемы. Но, ханжи прожженные,
старушки рифмы рано или поздно
опять под дверью и опять стучат.
Из последователей герметиков иные делали главный упор на форму, понимая поэтический язык как элитарный — что мало-помалу привело к определенной девальвации условно-возвышенного строя стихотворной речи. Те же, кто ориентировался на лучшие образцы реалистической или неореалистической поэзии ХХ века (на творчество Умберто Сабы, Чезаре Павезе, Пьера Паоло Пазолини), ударялись в другую крайность, упрощая, порой до примитивности, само понятие поэзии и ее язык, иначе говоря — перегибали палку.
В сущности, те и другие вместе спровоцировали в конце 50-х годов теперь уже прошлого века выход на литературную авансцену группы молодых поэтов, объявивших себя — не без помощи критической братии единомышленников — неоавангардистами (подчеркивая этим термином связь с литературным авангардом 10-х годов, в первую очередь с футуризмом). Заклеймив современную им литературу как провинциальную, представители нового авангарда поставили целью освободить ее от идеологии, в которой видели преграду на пути сближения художника с реальностью, хотя и своеобразно ими понимаемой. Итак, никакой ангажированности, никакой политики, все внимание на формальный эксперимент, на языковую структуру.
По мнению А.Гульельми, одного из теоретиков нового авангарда, единственно возможная связь между языком и обществом это “негативная связь, выражающаяся в отказе языка и литературы от любых существовавших ранее связей”. Отрицая плодотворность коммуникативной функции искусства, “новейшие” поэты, каковыми себя провозгласили первые неоавангардисты Элио Пальярани, Альфредо Джулиани, Эдоардо Сангвинети, Нанни Балестрини и Антонио Порта, предложили скорее издателям, чем читателям, некие образцы словесного коллажа, составленного из с трудом стыкующихся неоконченных фраз (в лучшем случае) или из набора строчек, подаренных соответственно запрограммированной ЭВМ (справедливости ради следует отметить в стихах Пальярани и Сангвинети, вошедших в историческую антологию “Новейшие”, рудименты смысла). В дальнейшем категоричность юных отцов нового авангарда несколько ослабела, что особенно заметно в творчестве Сангвинети, который не только уверовал в коммуникативные возможности поэзии, но и выстроил целый сборник на стихотворных посланиях к конкретным адресатам, дав ему название “Почтовые карточки”.
Поэты, представленные в подборке, принадлежат к разным поэтическим поколениям и исповедуют разное отношение к поэзии. При этом ни об одном из них нельзя сказать, что его стихи родились на пустом месте: каждый так или иначе усвоил и опыт герметиков, и достижения неореалистов, сказавших свое весомое слово в послевоенной литературе, и результаты эксперимента, к которому в конечном счете свелись искания неоавангардистов. Из восьми авторов пятеро в той или иной мере прикосновенны и к русской поэзии — но это свидетельство реально существующих между двумя литературами отношений, а не пристрастий переводчика.
Джованни Джудичи (р. 1924) вошел в новый век признанным мэтром, классиком, по-прежнему плодотворно работающим на поэтической ниве (второе из двух публикуемых стихотворений датировано октябрем 1998 года). Красноречивое название одного из первых его сборников — “Жизнь в стихах” — не было выбрано случайно: Джудичи неотделим от своего лирического героя, чьи житейские обстоятельства один к одному повторяют его собственный человеческий опыт. Его амплуа — тяготеющая к эпосу лирика, ему необходим читатель-собеседник. Тексты поэта отличаются органичным сочетанием традиционных стилистических приемов с приемами, характерными для поэтических открытий нового времени. Подпись Джудичи стоит под переводами многих англоязычных поэтов. Ему принадлежит и одна из последних итальянских версий “Евгения Онегина” (самая поэтичная и потому лучшая), продолжающая после нескольких переизданий оставаться предметом полемики.
Анджело Мария Рипеллино (1923—1978) внес самый, быть может, весомый вклад в знакомство итальянцев с русской поэтической классикой: он первый в Италии понял истинное значение Державина, он блестяще перевел головоломного Хлебникова, его Пастернак продолжает наращивать тиражи. А несколько его собственных стихотворений перевели в пятидесятых годах на русский Заболоцкий, Мартынов и Слуцкий.
Валентино Цайкен (р. 1938) любит менять роли: то он своеобразный искусствовед, делающий героем стихотворений знаменитого художника или его полотно, то дотошный гид, как бы ведущий экскурсию по Риму и одновременно открывающий древний город для самого себя. Неизменную иронию поэта подчеркивает избыточная подчас приподнятость стиля (он сам называет себя “неонеоклассиком”), и если бы не эта особенность, в Цайкене, с его повествовательностью, было бы что-то старомодное. Тот, кто обнаружит в его стихах черты постмодернизма, не будет далек от истины.
Микеле Колуччи (1937—2002) до самого последнего времени был известен исключительно как переводчик, но переводчик каких поэтов! В 1992-м в его переводе вышла книга стихотворений и поэм Ахматовой, в 1999-м — убедительная итальянская версия Баратынского. Соприкосновение с русской поэзией отразилось и на его собственых стихах — содержательно и интонационно внятных, сцементированных внутренним ритмом, свидетельствующем о чутком поэтическом слухе. И в то же время не дающих забыть о многообразном наследии итальянской поэзии — от классической до современной.
Чезаре Вивьяни (р. 1947), который начинал как автор сложных текстов, свидетельствовавших о симпатии к опыту неоавангардистов, со временем пересмотрел свои отношения с возможными читателями и придал своему письму смысловую отчетливость. В поэзии он давно, однако на его стихах нет печати усталости: выручает искусство перевоплощения, отличавшее его еще в пору увлечения играми с языком, с демонстративным употреблением слов невпопад, с нарочитыми ляпсусами.
В лирике Франко Буффони (р. 1950) нет формальных излишеств, впечатление ритмического однообразия его стихов обманчиво, подвижность пауз раздвигает интонационные возможности строки, заглавные буквы в начале каждого стиха — одно из свидетельств полемики с нынешним поэтическим истеблишментом. Поэзия для Буффони — средство познать себя, понять себя через прошлое, проецируя его в настоящее.
Антонелла Анедда (р. 1955) выпустила свой первый стихотворный сборник десять лет назад, и он принес ей сразу три литературные премии. Между поэтическим миром Анедды и миром реальным нет той искусственно воздвигаемой преграды, что рождает недоверие к слову, облеченному в художественную форму. Свой лирический камертон поэтесса сверяет с камертонами любимых поэтов, среди которых Цветаева и Мандельштам — ее мысленные собеседники наряду с Целаном, Хербертом, другими носителями человеческой и поэтической правды (в книгу вольных переводов “Далекие имена” Анедда включила, в частности, переложения стихотворений Тютчева, Цветаевой и Мандельштама).
Гарио Дзаппи (р. 1964) — автор трех поэтических сборников, последний из которых вышел в 2001 году. Сложная вязь его поэтических построений требует терпеливого вслушивания: ровное звучание голоса поначалу как бы убаюкивает, мешая выделить из целого несущие элементы смысла и сложить их в непрерывную канву; кажется, что паузы диктует не столько логика, сколько необходимость перевести дыхание. Одна из особенностей этого внутреннего монолога — насыщенность научными терминами, объясняемая интересом поэта к естественным наукам, в частности, к энтомологии. Дзаппи принадлежат также итальянские версии стихотворений Осипа Мандельштама, Арсения Тарковского, Татьяны Бек, Сергея Гандлевского и других русских поэтов.
Евгений Солонович
Джованни Джудичи
ХОЗЯЕВА ЛУНЫ
На автобусной остановке можно изжариться насмерть
Кому как не мне надо было нарваться на типа
Который вечно заводит одну и ту же пластинку
Про чернорубашечника-папашу про то что если бы дуче
Ограничился африкой и баста
Мы бы нынче были америкой какое там клинтон
и возможно вполне возможно хозяевами луны
SAVE OUR SOULS
Сигнал без передышки
Но из живого мира
Ни слова ни полслова
Плеск мертвый за бортом
Безбожный треск в наушниках
Душа исходит криком в гущу ночи
Безлюдную как лунные моря
Анджело Мария Рипеллино
ТЕАТР
обещает корявыми буквами
уморительный фарс, гарантированную потеху.
Еще немного — и ангелы в париках рококо,
дьяволы во фраках, сверкающие моноклями,
и жалкие королевы из низкопробного фильма,
поискав наудачу в освещенном партере,
ткнут безошибочным пальцем
в какого-нибудь смущенного зрителя,
что потерянно ерзает в кресле и закрывает
ладошками лицо, обреченный в жертву
издевательски грубой игре.
И бедный зритель того и гляди,
попав в неистовый водоворот глумления,
под унизительный обстрел насмешек,
весь красный от стыда, беззащитный,
беспомощный, съежившийся, дрожащий,
бросится на колени, моля о пощаде.
Валентино Цайкен
ДОМ, В КОТОРОМ ПРОШЛО ДЕТСТВО АЛЬБЕРТО МОРАВИА,
НЫНЕ ОТЕЛЬ “ВИЛЛА БОРГЕЗЕ”
топоним, подобье часов,
показывающих то же самое время:
стрелками служит слово.
Между тем все течет, и вот
дом писателя
превратился в гостиницу:
архетип перемен.
Чужое присутствие взамен
его отсутствия
входит в стоимость номеров.
В холле отеля
мы потягиваем безалкогольный аперитив:
ни я, ни мой друг Маурицио Кукки
не возглавляем бюро путешествий.
На дорожках, посыпанных гравием,
нетронутая пустота
начала прошлого века;
высокие кабриолеты
детских колясок,
толкаемые хрупкими nursey*,
в них блаженные экс-инфанты.
Чуть поодаль высокие кроны
римских пиний,
положенных на музыку
Отторино Респиги**.
У их подножья мочились
собаки Габриеле Д’Аннунцио.
Микеле Колуччи
. . .
перекличка уже дошла до фамилий на “н”
товарищи и не подумали ждать когда ты придешь
та о которой ты думаешь давно невеста другого.
Ты опоздал и поднявшиеся ни свет ни заря
кто в шесть а кто и вовсе в пять
пришедшие точно в назначенное время
а то и несколькими минутами раньше
молча разглядывают тебя.
Ты опоздал. А ведь знал
а ведь не мог перепутать
должен был понимать
тебя ведь предупреждали.
Ты опоздал но это неважно.
Твоя жизнь не кончается на этом.
Бог дарует тебе новую жизнь
или сам ты ее завоюешь ходя по струнке
не мытьем так катаньем как говорится.
Заявление будет написано заполнена будет анкета
выполнена работа
ты всегда окажешься там где целесообразно
в нужном месте в назначенный час.
И когда совершишь очередную ошибку
перепутаешь воплощение национальность век
кроме тебя самого никто тебя не убедит
что это не страшно.
Чезаре Вивьяни
. . .
любезничать с первым встречным,
будь осторожна в людных местах, в поездах,
на вокзалах, но не могу ей сказать:
не нужно любить…
я, ждущий — каюсь! — когда ее мать
станет старой и нечувствительной к боли
и не попытается ничего изменить,
когда моя девочка даст ей понять,
кому отдала любовь.
Франко Буффони
. . .
И я врасплох подстерегал слова
Их полусонный чмокал на подушке
Прощаясь с ними до утра.
Я думать мог
Что всякий раз они приходят сами
Мне было невдомек
. . .
Не на лесах одевших здание напротив —
А загорающими на лужайках
Гоняющими мяч пьющими пиво
Гуляющими до поздней ночи
Чтоб в семь быть на ногах
А в восемь здесь напротив моего окна
Компания моя на всю неделю
На сто страниц очередной
Порции перевода.
В субботу же и воскресенье
Компьютера зеленые страницы
И никаких лебедок и лесов
Не слышно бесконечных майна вира
Открытых мускулистых рук не видно.
Антонелла Анедда
. . .
свет сумерек и повернется
земля на собственной оси.
Как правда то, что вечер медлит над густыми
кустами и над крышами домов,
так мера этой правды — акр пустыни.
Мирись с обрывочными мыслями во тьме,
пока не до конца зарубцевалась память.
Ты можешь выстроить их вплоть до гребня страха,
колеблемые сумраком, доколе он их не растворил,
ждать возвращенья их сейчас, когда молчит собака
и выключается сознанье —
на грани боли, но уже без боли,
душа герани,
парящая поверх перил.
Гарио Дзаппи
HORROR VACUI***
I
музыка в этой пластиковой, в этой тусклой стихии,по крайней мере, не улетучилась, певчий дрозд подранок, глухие двери,
смутное время, текучий воздух, довольно типичный
случай: сферическое зеркало на поверку —
ловушка:
II
цепляться за упущенные возможности, за малейший намекна страдание, хриплые голоса, бессоюзие, подрывая
прежние чувства, сводя на нет
верные шансы: “Коль скоро там все еще пребывают в неведенье
относительно Времени, которое, тая, уходит
между пальцами, сочится в расселины…”
парящие ястребы, Дом-под-Липой, очаг,
эхо голоса твоего — часть тебя, часть меня
III
жалкий ряд обстоятельств смывают
дробящиеся валы, и Время бессильно. При этом Протей тут как тут:
подмигивает между строк, — так может заигрывать с небом
жизнь на волоске, когда в лице ни кровинки
IV
не я, а кто-то другой, балансируя канатоходцем,
пятится от неожиданного продолженья каната, от лонжи, от
подачки, предложенной, когда старомодной душе помеха
водораздел, — можно поверить, что взгляду
сохранить удается гипсовый слепок
голоса
Перевод Е.Солоновича
* Няньками (англ.).
** Отторино Респиги (1879—1936) — итальянский композитор; среди его произведений — симфонические поэмы “Пинии Рима” и “Фонтаны Рима”.
*** Боязнь пустоты (лат.).
Редакция и переводчик благодарят авторов и их издателей, любезно предоставивших права на публикацию.