Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2002
. . . Вот бы я верила в то, что бумага краснеет. Вот бы и правда она не умела краснеть. . . . У барсуков — семья. У них нора и барсучат штук пять, когда не больше... Теперь светает поздно и дожди. И лес насквозь исхожен грибниками. А у меня хозяйство и любовь. На зиму хватит дров, и нас, и снега. Котенок чернолапый подрастет, растут быстрее те, кто знают много. Ведь я и раньше проливала молоко, но никогда — от шороха за дверью. А ты сказал, что счастлив тот барсук, которому жена не изменяет. . . . Я не зря же говорю, что ты из этих, думая, конечно, что из тех. Суть не заключается в ответе и не раздевается при всех. . . . Кивая в окна, дышат ясени. Здесь все простое и воскресное, и лишь меня как будто сглазили, невыспали, одели в тесное. Вот я хожу, перила трогая, по лестницам, мостам и мостикам, и застываю над порогами. Здесь все воскресно, свято, простенько. . . . “Он тебя не узнает, — сказали, — в пальто и перчатках”. Я надела платок и пошла на вокзал босиком. Я нашла в расписании тридцать и три опечатки. А твой поезд разбился, потому что летел высоко.