Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2002
. . . “Cadran solaire” на Меньшиковом доме, но лишь буксир ворочает волну, я жил напротив, видел в старину все то, что вижу, телебашни кроме... И был такой же день сырой в истоме, И если я за кончик потяну, То размотается во всю длину То, что сплелось с судьбою на ладони. И как по нитке кукольный народ Изобразит комедию и драму, И снова я увижу эту даму, Что нежный запрокидывала рот. И снова станет лгать она, и снова Я заучу все это слово в слово. ВЕНЕЦИЯ Тупик у мутного канала, И бар “Бразилия”, Луна за тучей вполнакала, Игра брезгливая. Ты тронула меня, как чашку С чужой помадою, Как барахольную рубашку, Уже помятую, Как позабытую молитву Во сне без надобы, Как недопитую поллитру К похмелью адову, Как въедливого незнакомца, Что мил по случаю. И сразу ясно — не сойдемся, И это к лучшему. Но только средиземный деготь Расплылся в золото, Спасенье — заостренный ноготь Скользнул у ворота. 1939 ГОД Довоенная елка, Золоченый орех, И на лапах — гирлянды, Которые сам я клеил. И отец еще жив, Он погибнет под Псковом в сорок четвертом. Няня вдыхает мне астматол в бронхи — Ленинградская астма — И крестит кроватку. Мама учит немецкий язык. Риббентроп взлетает на “юнкерсе”. . . . В чужой гостинице чужая жизнь проходит, то входит в номера, а то навек уходит. Скажи ей: “Погоди!” — не слышит впопыхах, бежит по лестнице, пожитки распихав. И кожаный сундук заезжего буржуя уходит из-под рук, толкаясь и бушуя. Гундосят вежливо и пятятся зеркально, но хуже прежнего несносное сверканье — кофейной чашечкой, копейкой, сигаретой заденут и пройдут, и не заметят. “Жди!” Так первенцу среди оравы многодетной твердят всегда одно: “Отстань и погоди!” На пятом этаже в служебной комнатушке твоя открыта дверь — войди, поговори. Военный атташе и штатские старушки не примешаются. Пока еще лови бретельку, дуй вино, вывертывай суставы, вынюхивай надушенный подол. Спасибо и на том. Твоими бы устами пить мед и яд, а не ночной кагор. Все ниже абажур, все тише этот город. В чужой гостинице не хуже, чем в избе. Засни на полчаса. Неправды не откроет никто. Она и так принадлежит тебе. . . . Все перепуталось, и нечего сказать... И подступаешь с плагиата... Никто не выручит и некого позвать, И мыкаешься виновато. В чужом, исхоженном, затрепанном лесу, Ничуть не развлекаясь Дантом, Все вытерплю, и только не снесу Свидания с прохожим музыкантом. Вот он насвистывал, а я шипел в кулак, Вот он приветствовал, а я учил вопросы. Я жил обидою, он выжил просто так — И что теперь постыдные угрозы. Все перепуталось — и он, и я, и мы, Какая встреча на поляне хлипкой? Забытый маховик оттаявшей зимы, Двоюродный сосед с отравленной улыбкой? Нам нечего делить — и так одно на всех Молчанье, и одна корявая шифровка. Будь проклят мой угар, будь проклят твой успех, И вместо жизни переподготовка. Давай сознаемся и повернем назад, Подкинем вместе детские качели, И все начнем, как надо, наугад... Все перепуталось. — Мы оба не успели. 1983 . . . Под лавой BMW и “опелей” Через Садовое кольцо, Чтобы с размаха не угробили, Бегу с толпой заподлицо. Я жизнь провел на этих улицах, И похоронный автобус, Покуда навсегда не скурвится, Не знает, как его боюсь. Боюсь всего — и крематория, И даже ангела с крестом, Боюсь заминки я, которая Мне выйдет боком и постом. Догнать, дожить — моя иллюзия, Быть может, у чужих людей, И что Канзас, что Белоруссия — мне все едино, ей же ей. Глотать холодную декабрьскую И первую июня муть, Бежать с повадкою дикарскою Передохнуть, передохнуть, Чтоб жизнь сличать с всемирной пеною, Из грязи в князи и назад, Чтобы с ухмылкой откровенною Мне рай подмигивал и ад. Я здесь, я здесь, мне деться некуда, Зачем спешить, куда спешить, Ловите, брейте, словно рекрута, Но только жить, но только жить.