Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2001
СА Она за мной как, многоликий Янус. Она вошла в дома, в деревья, в голос. И гарнизонный дух во всем, и построенье скоро, и мальчики дубовые стоят. И в них тоска. И желтые разводы в нестираном белье. И самоволки в небо. И женщины, с которыми так просто договориться. И казенный орден за смерть другого. И топор. И плаха. И так мне страшно видеть человека сквозь мутное стекло глухой команды, что я опять срываюсь и бегу. И на бегу запоминаю только локти и мутную полоску желтых лиц. Я ненавижу лишние тона. ПРО МЫТИЩИ "Не восемь рук же у меня", - сказала дочь и дверь закрыла, таща игрушки в свою детскую, а я припомнил Достоевского. Гуляли с ней, гуляли прочие, не любящие детский сад, и бабушка одна, короче, рассказывавшая все подряд, рассказывала, что работает в гинекологии, когда из школы высыпали школьники на двор второго сентября. Сказала, мол, что вот такие же лежат у них, их очень много, про триппер уж забыли - сифилис, пятнадцать и шестнадцать лет, последние два года. Вставил про наше время робко я. Она рассказывала дальше: "Под капельницею и аборт. Приходят очень поздно, дети не могут быть нормальны, но одна решилась и рожала. Как видно, пролечилась". Термин. Потом подростки загалдели, засквернословили, она, - "Теперь начнется мат, - сказала, - детей нам уводить пора". Какая встреча. В самом деле, рассказывала, что гимнастка теперь пошла в плеча и бедра. Внук темные очки разбил. Рассказывала, что муж бросил, из шестерых троих сгубили, в трех комнатах одна кукует, а в поликлинике народу. "Теперь лежит в Северодвинске, парализован и зовет". Обычные, чуть пожилые мне разговоры обо всем о многом догадаться дали. Про женщину, про Достоевского, про свой характер, про любовь. И вот раскрылась эта книга, что жизнью многими зовома на той странице, что пролистывалась по недосугу и смущенью. Простая девочка из плоти и голяка родимый плод сумела полюбить для детства. В Мытищах умер князь Андрей.