Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2001
Александр Ревич ДЕНЬ ПЕРВЫЙ В начале мира вспыхнул свет, как было сказано вначале, явилось время свету вслед, и шестеренки застучали. Пока мы спали, мир возник, чтоб зеленью зашевелиться за окнами и желтый блик нарисовать на половице. ВОСПОМИНАНИЕ О КОТЕ Под нашей старой крышей жил полосатый зверь, однажды взял и вышел, и нет его теперь, пошел гулять по свету неведомо куда, быть может, канул в Лету: с тех пор прошли года, давно забытой эрой квартира стала та, кто вспомнит, друг мой серый, какого-то кота? Но ты знаком с наукой, той самою, простой: возьми и помяукай, и попросись домой. СТАРАЯ ГРАВЮРА До края неба путь был долог, а кажется на глаз, что короток; упал на землю звездный полог, куда в конце дошел - и скоро так - монах босой в нескладной рясе, стал на колени, будто кается; ему уйти бы восвояси, но полог приподнять пытается, пролез под складки ближе к тайнам и замер, поражен загадками. Не дай нам, Господи, не дай нам узнать, что там, за теми складками. ИСТОРИЯ Так разрушалась империя, Господи Боже, прости! Сгинули Сталин и Берия, следом пошли травести, но и эпоха Тиберия к дождику ноет в кости. 1963-2000 УЛИЧНЫЕ ПЕСНИ 1. Шарманка Тот ящик одноногий, обшарпанный такой, топтался на пороге с протянутой рукой, и старичок в ермолке своей совершал помол: на этой кофемолке судьбу свою молол. Качались волны звука у самого окна: разлука ты, разлука, чужая сторона. Ладов унылых хрипы кто помнит в наши дни, и тень дворовой липы, и старика в тени? 2. Чикита Как-то все позабылось, простите, давний двор и листва, как во сне, но вздыхал о какой-то Чиките патефон на раскрытом окне. То далекое лето забыто, капал, кажется, дождь по утру, но доносится имя Чикита, как чуть свет кукованье в бору. РАЙ Здесь вечный день и сон в тени древес, и солнечных былинок шевеленье, и всплеск ручья, и шелестящий лес, овечье стадо, а за ним оленье. Здесь лев прилег под лиственный навес, и мирно дремлет волк, а в отдаленье павлин уснул, и слон-тяжеловес, и прочее лесное населенье. Где это все? Пришло издалека, приснилось и растаяло, - так странно прямоугольником телеэкрана бежит неуловимая строка. И это все пришлось нам слишком рано забыть навек, чтоб вспоминать века. ЧИТАЯ КОТА МУРА В безделье своем городском о чем только, братцы, не пишем, мечтая сравниться с котом, который шатался по крышам и все-таки выпустил том о жизни, но проще простого бумажные кипы марать, кропать за тетрадью тетрадь под сенью хозяйского крова, забравшись тишком под кровать в тогдашнем заштатном Берлине, в немецком своем закутке, где можно княжне иль графине припасть, изогнувшись, к руке, подглядывать из-под скатерки и жить себе кум королю, а впрочем, кота не хулю. Засмотришься в глаз этот зоркий, зеленый, как лист на просвет, а там вековая дремота, мгновенная вспышка и что-то, где смерти и времени нет. МУЗЫКА Седой двадцатый век уже при нас завел манеру танцевать с прискоком по-воробьиному и создал джаз, а под конец, хлебнувши ненароком и рок, и лихо, и иной балдеж, утратил всякий слух, и не найдешь щемящей ноты в мире одиноком, нет музыки, и нам выходит боком безмолвие, грохочущее сплошь, та глухота, предсказанная Блоком. 29 декабря 2000 г.