Юрий Беликов
Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2000
Юрий Беликов
ВДОЛЬ БЕРЕГА
Памяти Вилория Глухова
Учитель! Уже отросли те ветви ивы, которые ты сревзал под удилища,
уже обнажила красные десны река…
Снасти готовы, Учитель. Иди и буди леща.
Один ведь бреду по берегу — ни Учителя, ни ученика.
Заветы твои затвержены: тюль на окне,
если на что и пригоден — живца ловить для щурят,
женский чулок, хлебом набитый, вполне
рыбам на прикорм подходит — чулок даже будет рад
чувственным прикосновеньям язей, голавлей,
словно поползновеньям князей, королей.
Рыбы подыхают на берегу реки,
они раздувают жабры, как розы.
На берегу реки не умрут рыбаки —
без берега подыхают, но смысл последней просьбы
пыльного, берестяного, русского мужика,
коего зона не съела, а тихо больница списала, —
по батарее холодной стук — истошней сигнала
нет! — чтобы баба снизу вынырнула, легка,
и не заговорила, видя, как очи меркнут,
а загородила, рыбонька, зеркала.
И когда баба снизу окажется сверху,
небо войдет под ногти: “Вот и вся жизнь прошла!”
Так умереть, Учитель, если воздух шипит из нимба,
если поэта, как рыбу, жизнь завернула в газету.
Лучше не разворачивать! Чего тебе надобно, рыба?!
“Старче, в России рыбой надобно быть поэту,
чтоб укрупнять молчанья синюю чешую:
чья тишина протяжней? И разыграть ничью
с каждой челябой, то бишь ямой речной: молчите!
И на поминках звука молвить: «Прощай, Учитель!»”
. . . Небо — как хариус на берегу:
вспыхнет сиреневым — и стеклянеет,
смутно-зеленым нальется и тлеет
розовым в жабрах — у смерти в долгу.
И не в слепящий выходят залив
с визгом заржавленным катамараны —
сотни тревожных стрижей на разрыв
в небе кричат, будто леса капканы!
Вниз головой взбаламучена высь…
Что репетируют стражи столетий?
То ли кресты с куполов сорвались?
То ль полумесяцы мечут с мечетей?
Рыба воспрянет и канет на дно,
если свершится небесная треба.
Небо одно лишь не выпустишь в небо,
чтобы опомнилось в небе оно.
ШЛЕМ ЯПОНЦА БАСЁ Жил на свете босяк Басё.
Он ходил в кипарисовой шляпе,
на которой писал про все.
Видит: стадо пастух пасет —
тотчас шляпу перед ним снимает
и слагает стихи Басё.
Вьется ласточка у стрехи.
Перед нею стоит без шляпы
и слагает Басё стихи.
Так и умер Басё в пути.
Грозный ветер сорвал с него шляпу,
чтоб над миром ее пронести.
Вот таким был босяк Басё.
Но какою должна быть шляпа,
чтоб на ней написать про все?ПРОСТИ, ЛЕОНАРДО! В нашем городе объявился
небывалый какой-то старик.
Он не шел, а всегда продирался
через ельничек ребятишек,
а за ним, словно два мотоцикла,
частый сигнал подавали
две быстроходных козы.
Старик раздавал детям
то кисточки, то свистульки,
то разные цветные,
узорчатые слова.
А две козы быстроходных,
когда на земле засыпал он,
тревожно ложились рядом,
и было ему тепло.
Однажды я, как обычно,
ставил дурацкий опыт,
пытаясь двадцатому веку
форму шапки своей придать.
Но колбы мои и пробирки
всегда разлетались от взрывов,
я снова ломал свою шапку,
а век между тем угасал.
И тогда я подумал, что век
будет скоро готов к изданью.
Не хватает эпиграфа только.
Тотчас я оглядел веревки,
на которых сушились в доме
всевозможные образы века.
Ни один из них не подходил.
Тут я вспомнил про старика.
Вот кто мне одолжит эпиграф!
С недописанным веком под мышкой
я по улицам побежал.
Там, где раньше бывал старик,
в мостовую был вбит постовой,
будто синий со ржавчиной гвоздь.
Небывалый старик исчез.
Вместе с козами и ребятнею.
Но зато у домохозяек
стали вдруг появляться сумки,
где оттиснуты были Джоконды
и два слова, два слова всего,
да, два слова: “Прости, Леонардо!”
Если будет дописан век,
Леонардо, прости его.
