Александр Алейник
Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2000
Александр Алейник
. . . …еще булыжник чешуей
блестел на солнце розоватом
и Сад Марата, небольшой,
казался мне огромным садом,
он нежил влажную сирень,
тяжелые баюкал гроздья,
в них пасся гипсовый олень,
суровый сталевар и лоси.
Блестели спины и рога,
зверей, обсиженных до лоска
детьми, да шла на берега
Ока, полоска за полоской,
плескалась плоская волна,
ржавели цепи, гнили лодки,
и сумасшедшая весна
всю ночь стонала в околотке.
. . . День начинался криком “Молоко!” —
по потолку пластались перья света,
к ним отрываться было нелегко,
ведь он был занят сном, скитался где-то,
и “где-то” было очень далеко,
но птички шумно вспархивали с веток,
звенящий день был неостановим,
он рвался в дом через оконных сеток
квадратики и был неотразим,
и мальчик вдруг соединился с ним, —
услышал барж утробную беседу, —
а те бухтели языком своим
над головами рыб в разгаре лета,
чей ход в воде немой неуследим.
. . . Салют, технологическая эра!
Приветствую, на цыпочки привстав,
твою летательную сферу,
зодиакальный архитрав.
Роятся в воздухе изображенья, звуки —
их исторгает мудрое число.
Я скромно отстаю, как буги-вуги,
как рок-н-ролла буйное чело.
Я помню лошадей, впряженных в колымаги,
булыжной мостовой кремнистый небосвод.
Я видел керосин! Я кляксы по бумаге
чернильные водил на приступы пустот.
Я слышал, как кричит труба в тоске звериной
ночного паровоза из степи,
он волоком волок разрубленную спину,
прожектором рептилий ослепив.
Я трогал молока стеклянные кувшины,
тяжелый бред его, скопившийся во сне, —
горою Арарат млел на росе долины,
купал орла крыло в глубокой белизне.
Я видел, как дрова ворча вползали в печку —
в ней бушевал огонь и мучалась смола,
а дед мой бормотал в поклонах о Предвечном,
затеплившем во мгле небесные тела.
В их сердцевинах — жар, в долинах — пар и реки,
другие облака плывут над головой,
но кто-то там живой, прикрыв ладонью веки,
под треск горенья жил и говорил со мной…
Я знаю, как на цвет и вкус шершаво время —
не вымолвить его, не вымолить назад
у трещин на коре, у звездочек сирени,
взрывающихся в мае на глазах.
. . . Гагарин Юрий Алексеич,
любимый дедушкин герой,
и летчик, друг его, Серегин,
давно лежат в земле сырой.
Быть может, дедушка их встретил
и рассказал, как их жалел,
когда они разбились оземь,
ведь он за ними улетел.
Теперь все трое там, все трое,
где Рим, и Греция, и Троя,
и если скучно им втроем,
пусть не скучают, мы придем.
