Андрей Грицман
Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2000
Андрей Грицман ∙ ∙ ∙ Голландский лед за низким горизонтом беззвучно светел в отраженном свете, и тяга ветра, длинная как голень, помножена на повторенье гласных. Но не спасет ни Вермеер бездонный, ни световые сети Руисдаля. Дым гашиша плывет по переулкам, и запах ржавчины и маслянистой нефти стоит над гаванью, где турки жарят сало. А за морем, осиротев навеки, зимуют трубы опустевших фабрик, и ветер с гавани несет газеты мимо домов под черепичной кровлей, внизу, под позвоночником хайвея, так, словно наводнение покрыло их теплый еще скарб на дне канала. НОЧЬ Часа в четыре, когда уснули мысли о налогах, о подвигах, о доблестях, о сексе, возникнут в предрассветных городах и в отдаленных весях и поплывут невидимые волны из точек боли. Они дойдут до волноломов молов и разобьются, как школьниками битые бутылки, только бесшумно. Шевельнутся бомжи и захрипят на рваных одеялах. Патруль очнется в дремлющей машине, коснется рации и кобуры. В "колониальном" доме, третьем с краю, постройки девятнадцатого года она во сне вздохнет и улыбнется, протянет руку: три часа, а через три часа, когда Pink Floyd взорвет эфир на середине длинного аккорда - она проснется и подарит день еще двум-трем привычным подопечным, озябшим за ночь. МАЙАМИ Пластик пальм. "Арт-деко" тарелки неба. Зубчатый берег, расчерченный в перископе подлодки. Это - субтропики в буром безумье прибоя. В белых штанах джентльмены удачи встречаются редко, всё больше на яхтах. Изжога курортного сброда, биваки ортодоксов у хлорной лагуны бассейна. Сколько уже поколений бредут из Египта? В прохладных стерильных коробках гнездятся колена. "Радио Марти" трубит в свои ржавые трубы, но ароматны "Кохиба", "Корона", вообще, контрабанда. Татуированы торсы, проколоты губы, но вечерами в Майами как на мид-весте безлюдно. Всюду растут метастазы торговых империй и доживают свой век хиппари и жертвы фашизма, голуби спида воркуют, потеют хасиды, спят на верандах с погасшей сигарой солдаты Батисты. Над Гуантанамо невероятна погода, там истекает голодным желаньем Гавана. А на Ки-Вест по-испански болтает команда. В этих искрящихся водах, в дали океана без предупрежденья огонь открывает береговая охрана. ПИСЬМО ОТ НЭНСИ Моя жизнь протекает как обычно: заботы, поддержание очага, борьба со стихией. Жуки поели настурции, которые я бережно растила из семян. Пришло время сбора напа╒давших яблок. Они лежат вперемешку с замерзшими мышиными тушками, добычей нашего кота. Сколько ни сгребай листву, земля становится желто-бурой к утру, будто никто тут никогда и не жил. Последнее время ветры вносят полный хаос, газон усыпан сломанными ветвями и похож на перекопанное кладбище деревьев. Холодная ранняя осень нагрянула, и теперь кажется, что мы проведем остаток жизни на дне истлевающего лиственного моря. Однако отъезд и побег от домашних забот никакого покоя не сулят: одевать детей, наскоро есть в придорожных кафетериях, переругиваться с мужем в машине по поводу семейного бюджета, сдерживать мочевой пузырь до последнего, съезжать с шоссе в незнакомые городки, спрашивать дорогу у местных жителей, заглядывать в их глаза, жалеть их за то, что у них такая жизнь, как и они, наверное, жалеют нас за нашу, лежать в ничьей постели в мотеле ночью с открытыми глазами, сквозь наглухо закрытые окна осязать запах стерильных поверхностей, мертво-синего квадрата воды во дворе, слушать дыхание большой реки, несущей свои воды среди незримых темных холмов до самого конца, туда, где начинается бесконечность, где океан сливается с небом, тлеет восход, и где не надо вставать утром и будить близких. ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ Мой хрусталик устал, не говоря уж о правой руке. Не читая с листа, я теперь ухожу налегке в те места, где судьба инвалидом поет в поездах, и где вместо страховок бережет нас родимый Госстрах. Я устал, и хрусталик устал, и рука. Но когда я вернусь, меня ждут дорогие друзья: восемь Лен и Володь, Оля, выводок Ир. Словно трэйном в Москву в парники наших зимних квартир. Погостить до седин, выдыхая забытую жизнь, где играли на вылет друг с другом один за другим. Сколько зим напролет! И знали лишь сторожа, как свежа одинокая ночь, как свежа, и как сладок отечества в легких клокочущий дым, и как сторож не спит никогда, сам собою храним, потому что один.
