Вступительное слово А. А.
ПРОСТОЕ СЛОВО
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1998
ПРОСТОЕ СЛОВО Чтобы осознать прелесть пеших прогулок, человечеству понадобилось засилье автомобилей. Чтобы в поле зрения эстетики попал художественный примитивизм (хотя термин “наив” точней и тоньше), академические формы искусства должны были дойти до той меры усложненности, за которой замаячил тупик — или пустота. В европейской культуре это случилось примерно век назад. Однако само “примитивное” искусство не то что возникло раньше, а существовало, как и пешеходы, всегда.
Художника делает художником способность увидеть мир в небывалой до того гармонии и умение передать ее другим. Именно ради второго, говоря упрощенно, и разрабатывались веками тончайшие приемы мастерства. Но приемы эти могут оставаться и очень простыми, если соответствуют характеру поставленных художником задач. Что и доказывают творения примитивистов — владеющих (либо пользующихся) весьма ограниченным техническим инструментарием и все же создающих шедевры. Такие, как Руссо и Пиросмани — в живописи, в словесности — фольклор.
В предпоследней фразе обозначились две ветви “наивного” искусства: “искренний”, “природный” примитивизм — когда отсутствие академических навыков ограничивает выразительные средства и заставляет пользоваться ими несколько иначе, чем это делает “профессионал” (хотя в подлинном смысле эти художники, поэты, музыканты в такой же мере могут быть профессионалами: знаменитый на деревню плясун, знавший цену своему искусству и его воздействие на публику, был, вне сомнения, профессионал, даже если пас коров в “свободное от искусства”
время) — и “стилистический”, к которому прибегают вполне “обученные” художники в эстетических целях (своим выбором как бы подтверждая эстетическую ценность “примитива”)Сказанное об ограниченности выразительных средств отнюдь не следует понимать как неряшливость или случайность форм и тем более как вообще равнодушие к форме. Равнодушного к форме художника не бывает по определению. Другое дело — ее упрощение по тем или иных причинам.
Кажущаяся легкость такой простоты — иллюзия. У плюсов и минусов этого “безыскусного” искусства одна и та же природа: между творцом и “публикой” нет никакого средостения, никакой искусственно выработанной оболочки приема. Примитивист предстает на обозрение публики еще более обнаженным, чем любой его собрат. И если ему нечего сказать — банальность оказывается выставленной напоказ. Зато когда есть… Прямота и непосредственность высказывания необычайно усиливают художественный эффект.
Наив — это освежающая струя, всегда соседствующая зрелому искусству, напоминающая ему о первородстве. Она несет в себе и опасность — вульгаризировать его, привести к упрощенной эрзац-культуре (в форме ли иронического китча, эстрадных шлягеров или бренчания “походных” бардов — если говорить о стихотворных текстах). Но и приводит к высоким образцам.
Отказ от условностей и ухищрений ремесла, вольное обращение с масштабом, простодушное смещение планов ради ясности высказывания, непритязательность композиции, а с дугой стороны — втаскивание в художественную ткань повседневных, как бы случайных и малозначащих, а
на деле много говорящих сердцу деталей — все это приметы “наива”. В современной поэзии мы находим следы сознательного использования этой техники у обериутов, у Николая Глазкова; “природного” — у Ксении Некрасовой.К такому, “естественному”, примитивизму принадлежит и творчество Зинаиды Быковой — живущей в небольшом украинском городе, всю жизнь проработавшей сельской учительницей, с 16 лет пишущей стихи и добившейся не только очевидных, но и признанных результатов. Она печаталась в “Дружбе народов”, в “Знамени”, в альманахах и “тонких” журналах, и голос ее не утонул в многоголосом поэтическом хоре. Его доверчивая безыскусность, искренность, целомудренная скупость интонации не только привлекательны, но и должны быть учтены сегодняшней поэзией в ее поисках обновленного языка.
А.А.
Зинаида Быкова * * *
Чем я могу одарить тебя?
Молодость ветры развеяли…
Может,
на одной из полевых дорог
тень от меня осталась
счастливая, долгая, тихая,
как от высоких деревьев,
освещенных утренним
нестареющим солнцем.
* * *
Театр. Балкон.
Опершись на бархатные красные перила,
смотрю на сцену завороженно,
будто на рай небесный:
там пляшут в красных шароварах парубки,
девчата пляшут в вышитых сорочках.
Там Галя белолицая и чернобровая
глядит на своего единственного Грица,
а он не чает в ней души,
но силы злобные коханню их мешают.
О детство! О театр!
Походы школьные с портфелями в руках.
О храм искусства!
О чаривная Украина!
Не потому ль и до сих пор
на шаткой страшной сцене жизни
я верю свято
в вечную любовь!
* * *
Остры мои мысли о тебе,
как узкие листья осоки,
что режут пальцы.
* * *
Я кареглазой девочкой росла,
а фронтовик сосед был с деревянною ногою.
Когда я приходила в дом к нему за молоком,
то иногда его ногу видела в углу —
к этой ноге я испытывала детское благоговение,
будто волшебная была она.
Сосед за мной следил с лежанки,
улыбка на его лице была серьезной.
Жена же из кувшина в банку
наливала молоко…
* * *
Когда зацвели абрикосы,
отец стал рыть колодец
вдвоем с соседом
(как много на солнце стояло
серых бетонных колец во дворе!)
Я птичкой летала
то к отцу, то в дом
и щебетала и прыгала,
первозданную чувствуя радость!
И вот до воды докопались —
сверкнула она в глубине!..
И сели мужчины за стол —
и по рюмке выпили,
и по второй, и по третьей.
И в нашем дворе,
как и в соседских, — животворный родник!
И мы как все люди.
Не надо моей маме
идти к чужому колодцу,
воду расплескивать по дороге —
то в траву, то в пыль…
И гордые папины карие глаза
смотрят в синие мамины,
и я синичкой порхаю среди них.
Глубокий и чистый прозрачный колодец
сверкает мне навсегда
из глубины счастливого детства.
* * *
На ярмарку в Кринички собрались.
В косы вплетены яркие разноцветные ленты.
Всю долгую дорогу —
посадки, телеги, солнце, смех и пыль…
В большой пестрой ярмарочной толчее
держимся друг дружки.
А наши хлопцы — порознь.
То одного в толпе увидим, то другого,
а сердце каждый раз так и замрет —
могучие плечи, блеск в очах, густые чубы.
Ох и сладко ж до боязни
на ярмарке глядеть — на казаков.
* * *
Говорю с учениками о рушниках.
— У меня дома рушники висят над иконами,
а над дверью — распятый Христос.
Так положено, — говорит Сережа Симак.
— А мой тато вез из Киева распятие из гипса —
такое большое, красивое,
но не довез — разбил в машине,
нечаянно,
и теперь это распятие в чулане.
Мама так плакала…
— У Басарабы тато гультяй, потому так, —
внезапно вставила Оксана.
Басараба покраснел до корней волос и крикнул:
— Неправда это, неправда!
— А где твои рушники висят, Оксана? —
спросила я.
— У нас много… И над образами,
и в шкафу сложенные — берем на Пасху,
чтоб прикрыть корзинку,
когда идем в церковь святить.
— Тато любит маму.
Когда они встречались, он раз, уходя,
так долго махал ей ручкой — пятился —
и как упал — перецепился о бревно.
Мама так смеялась…
— Это было когда-то.
— Тато построил большие хоромы.
— Хоромы…
А сейчас мама твоя выплакала все глаза.
Мы соседи — мы все знаем.
И ты такой же:
сегодня с одной смеешься,
а завтра уже с другой.
И ты гультяй будешь, как твой тато.
— Неправда!
Виталий и Оксана — оба розовые,
как наливные яблочки,
распаленные правдой и обидой,
сверкали глазами друг в друга.
— Мы говорим о рушниках…
Что с вами? Успокойтесь!
Не обижайте друг друга.
— Бог любит правду!
Он все видит! —
как ножом резала Оксана.
* * *
Как много тишины
В просохших золотистых копнах,
Что буднично стоят
В зеленых летних травах.
* * *
Веду сгорбленную восьмидесятилетнюю
маму из больницы —
горсти рябины нависли,
шатается тротуар.
* * *
Невесело этой весною,
но все же весна —
есть весна…
И клюв золотой
молодого скворчонка
сухими глазами ласкаю.
* * *
В невыносимо высоком небе,
в слепящем солнце
едва приметная глазу
кружится стая аистов.
Вот оно, внезапное счастье,
увиденное мною!
* * *
Есть ли кто
в том сельском домике,
где я квартировала?
Приехала ли молодая учительница?
И как ее зовут?
К кому сиреней ветви полные
в окно стучатся,
когда обрушивается ливень с ветром
на село?
Склоняется ли по утрам
с такой же любовью чистой
над детскими тетрадками она,
вылавливая, как мальков в пруду,
ошибки милые?
О если б начать жизнь
сначала!
* * *
А свобода дороже
любви —
у свободы сильнее крылья.
Беспечальны, легки, добры,
далеки,
как у птиц.
* * *
Любила в тишине слушать говор воды,
рассматривала камни в прозрачной речушке,
не отрываясь, глядела на солнечную рябь…
А оказалось — то бежало время.
* * *
Копны сена
В солнечном поле,
Как прежние
Несчитанные дни.
