Untitled
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1997
Ян Шенкман . . . В музее заключенные картины скрывают стены, голые, как спины купальщиков, пригнувшихся к прыжку, очнувшихся пейзажем в черной раме, они уже не станут моряками, не поплывут по стенам к потолку. I В музее заключенные картины скрывают стены, голые, как спины купальщиков, пригнувшихся к прыжку, но, оказавшись запертыми в раме, купальщики очнутся моряками и поплывут по стенам к потолку. II Чем воздух прозрачней, тем грозы в июне сильней, и стекла со звоном, и небо над домом - предмет возвышения двух голубей... И хлебные крошки, и зёрна, не давшие всхода в озимых дворах, на первых порах рассыпает скупая природа у брошенных дач и прочих приютов осени. . . . МОСКВА Люблю Москву, но я не простофиля, не тщусь надеждой спать с Москвой в кровати. Взгляни сюда! не правда ли, прекрасны ее подмышек елочные пряди? Она, как девка нежная, бестактна и прикрывает лядвие туманом. Едва ли при достоинствах таких она решит зайти ко мне в квартиру. I И если ты немного похудеешь, оденешься в девическое платье, раскроешь для меня свои объятья, я прибегу, дрожа от вожделенья, и на постелю брошу взгляд безумный, и закричишь ты, быстро возбуждаясь... Москва, Москва! как много в этом звуке. II Не приставай ко мне, Москва, - нет денег почти, а ты за мной от самой Пресни идешь, качая бедрами и задом. Послал бы я тебя, но что-то есть в тебе, в сумбуре этого наряда... Решай сама, пойдешь за несколько сестерциев со мной? III А что, Москва, возьму тебя, пожалуй, как говорил, бывало, Заратустра. И ежели она сопротивлялась, то он бросал ее к себе на ложе и действовал без лишних разговоров . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . IV Она лежала на холмах, распластанная, в беспорядке разбросав нижние юбки, бесстыдно заголив и выпучив плоть. Нечестивцы убежали. Прошло девять месяцев. Я поднял ее, брюхатую, и повел в роддом. V Люблю Москву, хотя она в летах, и кроме этих лет не может предложить мне почти что ничего: вот странная любовь! Но победит ее рассудок мой, пока не победят другие части тела. VI всякий раз купанье кончается слезами бах поет баха выбираясь на берег эта лань эта божья сестрица утешает его из ветвей он воркует на флейте он вспоминает радости сна песни усопших дней и вот уже ночь мелет вздор сумерки прячут слезы он такой же наследник как я он пьян его жена спит a он не может настроить баян эрцгерцог гладит штаны его казначей пишет сумбурную прозу оркестранты фальшивят марш на восьмом этаже пожар у девицы грезы кругом непристойные фразы огонь что твой краснодар запиши эту мессу пока держишь себя в руках упал головой на стол придумай названье рукам поправь пюпитр бах поцелуйся с дождем дрожь в коленях и птичий гам запорожцы пишут письмо и поют баркаролу под водою весна на ней верхом музыкант это ли не радости сна? радостисна Пушкин останавливает коня на скаку, Пушкин ходит в народ, скрывается от охранки, ругается, как урядник, выводит полк из окружения, удерживает высоту; я докуриваю за ним папиросу и переписываю батальные сцены. Пушкин шлет депеши в Африку, грызет мостовые набережных, общается с облаками, перекидывается словечком с императрицей, на монографиях пушкинистов рисует неразгаданных всадников, выигрывает в карты, ссорится с офицерами; я надеваю белую рубаху и защищаю его от Дантеса. Пушкин матерится - я делаю ему замечание - Пушкин спит с женщиной - охраняю его покой. Пушкин теряет время, женится, умирает, отбрасывает тени, описывает будущее, лежит в братской могиле - я отдаю ему честь, стоя в почетном карауле. ПУШКИН-2
