Игорь Померанцев
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1996
Игорь Померанцев
КОЕ-ЧТО О ПЕСНЯХ
Всей душой
В старых пленках в моем радиоархиве я нашел песню в исполнении Высоцкого. Когда-то ее пел Вертинский. Думаю, это блатная песня. Не рифмовал бы культурный стилизатор «издалека» и «гашиша».
Он капитан, и родина его Марсель. Он обожает споры, шумы, драки.
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.
У ней следы проказы на руках,
У ней татуированные знаки,
И вечерами джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки.
У ней такая маленькая грудь
И губы алые, как маки.
Уходит капитан в далекий путь
И любит девушку из Нагасаки.
Кораллы алые, как кровь,
И шелковую блузку цвета хаки
И пылкую и страстную любовь
Везет он девушке из Нагасаки.
Вернулся капитан издалека,
И он узнал, что джентльмен во фраке
Однажды, накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.
У ней такая маленькая грудь
И губы алые, как маки.
Уходит капитан в далекий путь,
Не видев девушки из Нагасаки.
Здесь все как надо: героический персонаж, опасный и трудный путь к любимой, ее трагическая гибель, его мужество с привкусом горечи. Слова тоже как надо: просторечие «у ней» — в американских негритянских песнях или в песнях кокни грамматические прибамбасы куда круче; «джига», танец, как правило, парный, но есть и матросская сольная разновидность джиги; «маки», из млечного сока которых делают опиум. Захватывает дух география песни: Франция, Япония, кельтская джига, прижившаяся в Ирландии, персидское слово «хаки», арабское — «гашиш» (конопля, правда, не так романтична, как мак, но тоже в хозяйстве пригодится). Не песня, а гостинец мальчику, мечтающему о приключениях. «У ней следы проказы на руках». Да, да, точно, в морских рассказах Конан Дойла плененная пиратами девушка ластится к пиратскому капитану, чтобы заразить его проказой. А девушка из урологической Нагасаки? Да. Страшна, как Хиросима, зато грудь маленькая и губы как маки… Но почему марселец пьет английский эль? Да потому, что повстречается ему на жизненном пути джентльмен во фраке! Вот она, гениальная точность: соперником француза может быть только англичанин! Должно быть, тот самый, что стоял в кейптаунском порту, с пробоиной в борту — помните? — «где пиво пенится, где жить не ленятся» и «губы, губы алые, как маки»… Нет, всей душой можно любить только в детстве. Потом она дробится, распыляется. Правы те, кто говорят: наша родина — детство. Правы, иначе мы б не стали эмигрантами.
Чудная боль воспоминаний
В конце семидесятых я был свидетелем спора «Пастернак или Мандельштам». Последним и неотразимым доводом мандельштамофила были песенки на слова Пастернака из популярного телефильма: «На стихи Мандельштама шлягера не сочинишь…» От окончательной сакрализации спасла тогда Мандельштама певица Алла Пугачева с ее «Петербург! Я еще не хочу умирать…».
Втайне я был признателен певице: культ Мандельштама среди порядочных людей становился удушающим…
Про этот спор я вспомнил недавно, слушая довоенное танго «Мне бесконечно жаль». Мне кажется, я разгадал секрет его очарования. Но сначала слова песни:
Я понапрасну ждал Тебя в тот вечер, дорогая,
С тех пор узнал я, что чужая
Ты для меня.
Мне бесконечно жаль
Твоих несбывшихся мечтаний
И только боль воспоминаний
Гнетет меня.
Хотелось счастья мне
С тобой найти,
Но очевидно нам
Не по пути…
Должно быть, эталон русской любовной лирики — пушкинское «Я помню чудное мгновенье». Так вот, это мгновенье просвечивает в шлягере:
Я понапрасну ждал, Душе настало пробужденье…
Как мимолетное виденье…
Ты для меня.
Мне бесконечно жаль,
Я помню чудное мгновенье…
Как мимолетное виденье…
Гнетет меня.
Или:
Мне бесконечно жаль, И сердце бьется в упоенье…
И божество и вдохновенье…
Ты для меня.
Даже ритмически выпадающий из переклички пушкинский стих
Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты…
подхвачен семантически песенной строчкой
…Твоих несбывшихся мечтаний… Гениальное и пошлое — близнецы. Они говорят о главном: муках любви, слезах радости, боли воспоминаний. Первое находит слова особенные, единственные, второе — замусоленные, залапанные. Но все равно близнецы неразлучны. Так что читая класиков, слушая Моцарта или Шопена, невольно приникаешь к чистому роднику искусства — китчу.
