Александр Межиров
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1996
Александр Межиров
ЭТА ВСТРЕЧА, МОЖЕТ БЫТЬ, ПОСЛЕДНЯЯ
Очень сытно ужинал. А после Заводил о том, что духу чужд
Подлый идеал всеобщей пользы,
Низких нужд.
И на праздничном семейном вечере
Продолжал высказываться я
О благополучном, сытом человечестве,
Без меня. С условьем, без меня.
Ну а ты сносила все безропотно,
Слушала внимательно, подробно.
В полночь-заполночь по полкам шарила,
Что-то там варила, жарила.
Если человек кому-то нужен,
Кто-нибудь ему готовит ужин.
Ну, а я тебе не нужен был.
Потрясен инстинктом женским, неразрушенным,
Просто наслаждался ужином,
Просто ел и пил.
Эта встреча, может быть, последняя,
За вокзалом Курским стужа летняя…
Если можешь, проводи, пожалуйста.
Постоим на летнем холоду.
……………
На судьбу свою пожалуйся
За минуту до того, как я уйду.
ДИПТИХ
1.Старая песенка
Невозвращение в пределы Российской Федерации карается вплоть до высшей
меры с конфискацией имущества…
Из газет, лето 1992 года
В горах Манхэттена, в седом Дыму-тумане,
Чеченец арендует дом
За мани-мани.
В горах Манхэттена, в дыму —
Тумане белом,
Я предложил сыграть ему
На парабеллум.
И обкатал его дотла.
А он ни слова.
Алла велик! Велик Алла —
Всему основа.
В седых Манхэттенских горах
Играй, покуда
Не превратился в пыль и прах
Беглец-Иуда.
Суров закон моей страны,
Святой и грешной,
Хоть выглядит со стороны
Весьма потешно.
Но не потешно буду я
Подвергнут казни.
Ну, а пока, звезда моя,
Гори, не гасни.
Хозяин дома моего,
Абрак, чеченец,
А я, живущий у него,
Невозвращенец.
2.
Чеченец полудикий — это вы И ваш бедлам.
Вас погубил катала из Москвы,
Любезный вам.
Два офиса спалил, порушил грант
И отнял дом,
Невозвращенец и не эмигрант
В чужой Содом, —
Российских обездоленных равнин
Мафусаил.
Но высвободился из-под руин
Какой-то пыл..
В чужой стране, без языка, один
Продлю визит
К чеченцу полудикому, а дым
Глаза слезит.
Со школьной, так сказать, скамьи,
Из, в общем, неплохой семьи
Я легкомысленно попал
В гостиничный полуподвал.
Там по сукну катился шар,
И все удар один решал,
Маркер «Герцеговину Флор»
Курил и счет провозглашал.
Перед войной, передо мной,
Величественен и суров,
В перчатке белой, нитяной
Для протирания шаров.
Бомбоубежищем не стал
Гостиничный полуподвал.
Но в зале сделалось темно,
И на зеленое сукно,
На аспид фрейберовских плит
Какой-то черный снег летит.
Умру — придут и разберут
Бильярдный этот стол,
В который вложен весь мой труд,
Который был тяжел.
В нем все мое заключено,
Весь ад моей тоски:
Шесть луз, резина и сукно,
Три аспидных доски.
На нем играли мастера
Митасов и Ашот,
Эмиль закручивал шара,
Который не идет.
Был этот стол и плох и мал,
Название одно,
Но дух Березина слетал
На старое сукно.
Я как-то сразу разочаровался
Почти во всех, — c кем вовремя смывался
С вокзалов, из вагонов и кают,
Из аэропортов и ресторанов,
Где мы конфисковали из карманов
Все то, что просто так не отдают.
Я разочаровался как-то сразу,
И как-то сразу все произошло,
Когда мы обкатали автобазу
В буру и в секу (наше ремесло).
Я как-то сразу. Не мало-помалу,
А весь как есть. Но не в игре, пожалуй,
А в чем-то сопредельном. Заряди,
Сулящую и рабство и свободу,
Тугую, навощенную колоду,
Расчетный день маячит впереди.
Игра — исчадье разума и духа,
Особый род особого недуга, —
И разочароваться в ней нельзя,
Тем более что сыграна не вся…
И пусть игра налево катит кати, —
И разочарованье, как изъятье
Частицы жизни на ее закате, —
И потому невелика беда,
И нету благодатней благодати,
Чем разочароваться навсегда.
Из письма А. Межирова в редакцию
…все время думал о том, что стихи на восьмом десятке неизбежно и особо подвержены законам равнодушной природы — приток воздуха вселенной перекрыт известью. Нет пауз, в которых «ангелы тихо рыдают и плачут о нас».
Всю жизнь я играл, привычно считая выход с одной, а то и с двух колод. Это развивает память. Что с того… Теперь память мне только мешает. И только сводит все к житейским происшествиям… Кратко поясню стихотв<орение> «Умру. Придут и разберут…» <так в письме. — Прим. ред.>.
Николай Иванович Березин (кличка «Бейлис») был, думаю, самый великий <бильярдист>. В 1910 году он играл даже с легендарным Левушкой Зайцевым. Левушка дал ему 20 <очков форы> — и проиграл, дал 15 — и проиграл, дал 10 — и выиграл, но бросил, сказав: «Я с тобой больше играть не буду, у тебя умная игра». Впервые я увидел Николая Ивановича 17 дек<абря> 1945 года. Это был счастливейший день моей жизни. Н.И. играл божественно. Удар, внешне вялый, как бы слабый, но безмерно плотный, винт небывалый, хотя с 35 года у него начала дрожать рука (он потерял 10 очков), но продолжал давать страшные форы и почти не проигрывал. В его игре пели скрипки Моцарта, Вивальди.
Ашот в 70-ые годы играл как никто никогда. Он, слава Богу, жив. Жив Егор Митасов (кличка «Сергей»). Его игра чем-то напоми нает Николая Ивановича. Он, м<ожет> б<ыть>, второй за Березиным во всей истории нового русского бильярда. А вот Эмиль (кличка «Таш кентский») умер. Он был гений. Больше всего я тоскую по Владимиру Симоничу. Обыграть его невозможно. Но он всегда боялся куша <играть на большие деньги. — Прим. ред.>. Он мудрец, поэт. Величайший игрок…
Я только их любил и люблю, этих людей. Все остальное было пустое, пьяное, литераторское. Передайте им, пожалуйста, мой братский привет.
А.М.