"ЗАСАХАРЕ КРЫ"
Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 1996
«ЗАСАХАРЕ КРЫ»,
или
ЗАГАДКИ ЭГОФУТУРИЗМА Давно подмеченный культурологами эффект «конца века» заставляет нас мыслить не только в масштабах своего поколения, но прежде всего оглядывать и оценивать пространство уходящего столетия. На эту закономерность накладывается и сложный процесс возвращения утаенных, запрещенных или невостребованных художественных ценностей, будь то литература русского зарубежья, живописный авангард или футуристическая поэзия. Он во многом определяет интеллектуальную и эстетическую ситуацию в обществе, которое перенасыщенно «разговорами с мертвыми» и, не в состоянии понять себя, удовлетворяется усвоением прежнего духовного опыта.
Как отмечал Умберто Эко, «утонченный эксперимент элиты живет одновременно с великими усилиями народа, и между ними происходит непрерывное взаимодействие и заимствование, которые возникают из-за необходимости разбирать и переоценивать остатки предшествовавшего мира». Современное искусство осуществляет себя на фоне многочисленных традиций. Бесконечные ассоциации, аллюзии, цитаты, пародии и целые культурные слои ушедших эпох используются в качестве материала дл создания «второй действительности». Соответственно адекватное восприятие современного произведения предполагает серьезное знакомство с прошлым культуры.
Едва ли не самое пристальное внимание в последние годы привлекает к себе ранний русский авангард и его наиболее плодовитая ветвь — футуризм. Сколько бы ни велось теоретических споров вокруг него, творческая практика наших современников довольно часто опирается прямо или опосредованно на его эксперименты. Речь идет о многих явлениях постмодернизма, соц-арте, об инсталляциях, восходящих к «Самопортрету» Маяковского, выполненного из половины цилиндра и пары перчаток, к клетке с белой мышью, помещенной Д.Бурлюком на выставку «1915», или к распятым штанам Каменского на стене поэтического кафе. Вспомним, что так же серьезно, как словотворчество или заумный вселенский язык, футуристы отстаивали право на «театрализацию жизни». Например, рисунки на теле (собачка на щеке Бурлюка, портрет на плече Н.Гончаровой, золоченый лоб В.Гнедова) обосновали И.Зданевич и М.Ларионов в декларации «Почему мы раскрашиваем лица?»
Даже в тех случаях, когда сохранялся лишь замысел, озарение, возможно отыскать его проекцию. Так, несостоявшееся исследование Алексе Крученых «Пьянство в русской поэзии» с главами «Водка», «Шампанское», «Самогон» и «Что пила Незнакомка Блока» явно перекликается с гениальной поэмой Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки»…
Словом, любопытно и поучительно заглянуть из конца века в его начало. С этой целью мы предлагаем совершить литературную экскурсию по эгофутуризму и познакомиться с творчеством поэтов-«эгистов» помимо сравнительно хорошо известного Игоря-Северянина (именно так первоначально звучал избранный им псевдоним).
«…Мы будем опрометчивыми и мятежными. Наши предшественники прославляли неподвижность глубокомыслия, мы будем воспевать удар кулаком. Несущийся автомобиль прекраснее любой картины», — эти декларации первого футуристического манифеста, опубликованного 20 феврал 1909 года в парижской газете «Фигаро», стали незамедлительно известны в России. Спустя неделю журнал «Вестник литературы» сообщал: «Футуризм — это слово новое в литературе, как были новы слова романтизм, символизм и другие измы, — пущено в обращение пока только в Италии и Франции группой литературных новаторов во главе с молодым поэтом Маринетти, редактором миланского журнала «Poesia»».
Звучное название было подхвачено фельетонистами и обозачило еще одну модную тему наряду с футболом и танго. В литературной среде новое слово привлекло поэта Игоря Северянина. Выпустивший к тому времени 35 (!) стихотворных брошюр за собственный счет, он нуждался в имени. Как нельз кстати подошло «эго-футурист», что означало просто — «я в будущем». Так появился подзагловок к поэзе «Рядовые люди» в сборнике «Ручьи в лилиях» (1911).
В январе 1912 года под флагом эгофутуризма вокруг Северянина объединились Константин Олимпов, Георгий Иванов, Грааль-Арельский, которые подписали «Скрижали Академии эгопоэзии». Их манифест выглядел так:
I. Восславление Эгоизма:
1. Единица — Эгоизм.
2. Божество — Единица.
3. Человек — дробь Бога.
4. Рождение — отдробление от Вечности.
5. Жизнь — дробь вне Вечности.
6. Смерть — воздробление.
7. Человек — Эгоист.
II. Интуиция. Теософия.
III. Мысль до безумия: безумие индивидуально.
IV. Призма стиля — реставрация спектра мысли.
V. Душа — истина.
Предтечами Вселенского эгофутуризма были названы поэты старшего поколения Мирра Лохвицкая и Константин Фофанов. Тем самым эгофутуристы оказались ближе скорее к «призме стиля» символизма, чем к «опрометчивому и мятежному» искусству будущего.Создание Академии эгопоэзии сфокусировало кипучую творческую энергию Игоря Северянина, и написанная тогда же книга стихов «Громокипящий кубок» завоевала небывалое признание читателей — девять изданий с 1912 по 1915 год! Так Игорь Северянин дал имя и славу новой литературной школе и сам при этом стал явлением нарицательным; сколько бы ни спорили о правомочности избрани его королем поэтов в 1918 году, он был коронован успехом.
Триумф Северянина пытались умалить его же «эгисты». Константин Олимпов, сын Фофанова, публично заявлял, что слово «поэза» создано им и впервые начертано 19 мая 1911 года на траурной ленте его отцу: «Великому Психологу Лирической Поэзы». Олимпов не без оснований считал себя автором основных доктрин «Скрижалей» и самого знака Ego. Но для Северянина это уже не имело значения. Трамплин сработал, и собственная слава скоро отвлекла поэта от его Академии. «Я себя утвердил, — писал он 23 октября 1912 года. — Смелые и сильные! от вас зависит стать эгофутуристами!»
Между «Прологом эгофутуризма» и «Эпилогом» прошел всего лишь год… Олимпов был назвал Иудой… Грааль-Арельский и Г.Иванов опубликовали в «Гиперборее» и «Аполлоне» письмо-отречение от Академии… Казалось, эгофутуризму пришел конец, однако идея не исчерпала себ и возродилась в новом литературном объединении — «Интуитивной Ассоциации». Образовавший ее девятнадцатилетний Иван Игнатьев утверждал, что «эгофутуризм как эгофутуризм возникает лишь на «могиле» Северянина-футуриста», ибо от северянинского эгофутуризма остались лишь буквы вывески — в них зажила новая энергия, иной силы и окраски. Вместо вялого северянинского всеоправдания («Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею») затрепетал новый лозунг: «Борьба!»
Смысл борьбы заключался прежде всего в стремлении уйти от общей символистской ориентации северянинской позии. В программной декларации «Грамата», подписанной Ареопагом в составе Ивана Игнатьева, Павла Широкова, Василиска Гнедова и Дмитрия Крючкова, шла полемика со «Скрижалями» буквально по каждому пункту:
I. Эгофутуризм — непрестанное устремление каждого Эгоиста к достижению возможностей Будущего в настоящем.
II. Эгоизм — индивидуализация, основание, преклонение и восхваление «Я».
III. Человек — Сущность.
Божество — Тень Человека в зеркале Вселенной.
Бог — Природа.
Природа — Гипноз.
Эгоист — Интуит.
Интуит — Медиум.
IV. Созидание Ритма и Слова.
Однако противопоставление касалось не только основных постулатов «эгосеверянизма», но и первых деклараций другой футуристической группы, «Гилеи». В альманахе «Пощечина общественному вкусу» (декабрь 1912) «гилейцы», или «будетляне», провозглашали коллективные действия: «…Стоять на глыбе слова Мы», «Бросить Пушкина… с парохода современности». Напротив, целью эгофутуристов было «выявление индивидуальности и отделение ее от коллектива, непрестанный трагический прогресс, непрестанное устремление к достижению возможностей Будущего в Настоящем». Очевиден последовательный вызов «божественным субстанциям» наследников символизма и выдвижение на первый план человека. В статьях «Эгофутуризм», «Эгофутурист о футуристах» Иван Игнатьев обосновывал свое направление как интуитивное творчество индивида.Активность «Интуитивной Ассоциации» прежде всего была направлена на публикации. При всей ограниченности средств, Иван Игнатьев в созданном им издательстве «Петербургский глашатай» выпустил одноименную газету (2 номера), 9 альманахов, ряд книг эгофутуристов. Эти издания именовались эдициями, были невелики по объему, не больше двух печатных листов, в мягкой обложке, почти без иллюстраций. Крошечные тиражи превратили их в достояние коллекционеров…
Первый альманах был посвящен памяти К.Фофанова и назывался достаточно традиционно: «Оранжевая урна». За ним следовали сборники «Стеклянные цепи», «Орлы над пропастью», «Дары Адонису», а далее — эпатажные, вызывающие заглавия: «Засахаре кры», «Бей, но выслушай!», «Всегдай», «Развороченные черепа», «Небокопы». Читателю этих книг следовало быть одновременно зрителем, слушателем, обладать развитой интуицией, чтобы воспринимать произведения, в которых каждая буква имеет «не только звук и цвет, но и вкус, но и неразрывную от прочих литер зависимость в значении, осязание, вес и пространственность». Развива одно из основных программных положений о созидании ритма и слова, Иван Игнатьев экспериментировал с графическими композициями из слов, строк, математических символов, нотных знаков, создавал образцы спонтанной прозы, фиксирующие нечто похожее на поток сознания. Стремление к проникновению в область подсознательного вступало в противоречие с необходимостью коммуникативного контакта с читателем. Однако Игнатьев считал, что «пока мы коллективцы, общежители — слово нам необходимо. Когда же каждая особь преобразится в объединиченное Ego-Я, слова отбросятся самособойно. Одному не нужно будет сообщения с другими».
Будучи последовательным на пути внутреннего обособления, Игнатьев в книге «Эшафот» (1913) давал любопытный пример визуальной поэзии: «Opus-45 написан исключительно для взирания, слушать и говорить его нельзя. Ввиду технической импотенции opus И.В.Игнатьева «Лазоревый логарифм» не может быть исполнен типолитографским способом».
Идея невербального общения нашла своеобразное преломление в творчестве другого члена Ареопага — Василиска Гнедова. В цикле из пятнадцати поэм под названием «Смерть искусству» он последовательно свел высказывание к единственной букве, составившей поэму «Ю», лишенную даже традиционной точки в конце. Цикл завершался знаменитой «Поэмой конца», состоявшей из молчаливого жеста. В.Пяст вспоминал об исполнении этого произведения в артистическом кабаре «Бродячая собака»: «Слов она не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой». Автор поэмы оказывался в прямом смысле слова ее творцом и замыкал в себе весь спектр ее возможных интерпретаций от вульгарно-низового до возвышенно философского. Говоря в связи с этим о месте Василиска Гнедова в авангардном движении ХХ века, составитель собрания его стихотворений Сергей Сигей подчеркивал, что если Хлебников дал первый импульс словотворчества, Крученых стал родоначальником заумной поэзии, то Гнедов возвел жест на уровень литературного произведения, предвосхитив таким образом современные перформансы и боди-арт. Так в очередной раз очевидный тупик эгопоэзии обернулся обновлением и парадоксальным расширением сферы искусства.
«Поэма конца» получила большой резонанс в литературных кругах и стала визитной карточкой поэта. Однако не менее интересен полузабытый манифест Василиска Гнедова «Глас о согласе и злогласе». Как и Иван Игнатьев в статье «О рифме», Гнедов предлагает обновить традиционный репертуар рифм. Но в отличие от Игнатьева, сосредоточившегося на раздроблении созвучий, он выдвигал иную рифму — рифму понятий. В частности речь шла о вкусовых рифмах (хрен, горчица, молочай — рифмы горькие), обонятельных (мышьяк-чеснок, шафран-иодоформ), осязательных (сталь-стекло, рифмы шероховатости-гладкости), зрительных (вода-зеркало-перламутр). Особый вид составили цветные рифмы (с и з — свистящие цветные рифмы, имеющие одинаковую основную окраску — желтый цвет, к и г — гортанные). В представлении Гнедова, были возможны совпадения звуковой и понятийной рифмы (коромысла-смысла, вещественное и невещественное понятия). В стихах и ритмической прозе (ритмеях) он пытался осуществить свой замысел. Подобно другим сторонникам эгопоэзии он не был склонен преуменьшать собственные достижения:
Шекспир и Байрон владели совместно
80 тысячами слов —
Гениальнейший Поэт Будущего
Василиск Гнедов ежеминутно
владеет 80000000001 квадратных слов.Под влиянием подобных высказываний и участия в скандальных выступлениях, иногда вместе с «будетлянами»-кубофутуристами, Гнедов приобрел известность «enfant terrible». Образ его не уступал в красочности и популярности таким ярким фигурам, как Маяковский, Крученых, Бурлюк. В одном из множества фельетонов говорилось:
Приползу к вам наглокрикий
Мрака бесного жилец,
Маяковисто великий,
Гнедопупистый и дикий,
Я Крученовасиликий
На все руки молодец.Тогда же, зимой 1913 года, Дмитрий Философов в заметке «Василиск и Вилли» сообщал читателям газеты «Речь»: «Василиск Гнедов, в грязной холщовой рубахе, с цветами на локтях, плюет (в буквальном смысле слова) на публику, кричит с эстрады, что она состоит из «идиотов».
Значительное место среди эгофутуристов занимал Константин Олимпов. Один из основателей первого кружка «Ego» в 1911 году, он и после шумного разрыва с Игорем Северяниным продолжал исповедовать доктрины Вселенского эгофутуризма, полагая лишь, что Северянин «Вечную Перчатку Бессмертия — эгофутуризм — ометаморфозил в Галантерейную». Стихи Олимпова были разнообразно инструментованы, эмоциональны, певучи, но слишком зависимы от находок Фофанова, Бальмонта и, конечно, того же Северянина. В них не преодолена пресловутая «галантерейность», запечатленная и в псевдониме с оттенком хлестаковщины — Олимпов! Таковы же и названия его поэтических книг: «Феноменальная гениальная поэма», «Третье рождество мирового поэта», «Проэмний Родителя мироздания» и т.п.
Верхом кощунства и мистического анархизма называл Александр Блок псевдоним другого «эгиста», Стефана Петрова — Грааль-Арельский. «Вас мучат также звездные миры, на которые Вы смотрите, — писал Блок, — и особенно хорошо говорите Вы о звездах…» Эти слова в равной мере относились и к первой книге поэта «Голубой ажур» (1911), и к его службе по астрономическому ведомству.
В Академии эгопоэзии участвовали и достаточно традиционные поэты Дмитрий Крючков, Павел Широков, а также публиковавшиеся в эдициях Рюрик Ивнев и Вадим Шершеневич. Еще более разношерстыми стали альманахи издательства эгофутуристов «Очарованный странник». В течение 1913-1916 гг. под редакцией Виктора Ховина вышло десять выпусков с подзаголовком «Альманах интуитивной критики поэзии». В них участвовали Н.Евреинов, М.Матюшин, В.Каменский, печатались стихи Е.Гуро, З.Гиппиус, Сологуба, Северянина и др. Здесь в последний раз прозвучало название литературной группы эгофутуристов.
Не случайно эгофутуризм оказался так скоротечен и за пять лет разочаровался в собственных доктринах. Обостренный индивидуализм требовал предельной самореализации личности, даже ценой ее деформации, а порой и смерти. Иван Игнатьев писал: «Интуит становится трагиком и тем трагичнее его судьба, что он идет на самосожжение во имя «Ego», ответственного за весь мировой процесс, которое, одно только, может по праву заявить: «азъ есмь». Трудно судить, зашла ли далеко литературная игра, или «самосожжение» стало для Игнатьева единственным выходом, но 20 января 1914 года, на следующий день после свадьбы, поэт покончил с собой. В прощальных стихах говорилось:
И на путь меж звезд морозных
полечу я не с молитвой,
полечу я мертвый, грозный
с окровавленною бритвой…Еще раньше ценою жизни вошел в литературу 20-летний Всеволод Князев, «драгунский поэт со стихами, с бессмысленной смертью в груди». Вместе с эгофутуристами он часто бывал в кабаре «Бродячая собака» и безответно влюбился в танцовщицу Ольгу Глебову-Судейкину. В.Князев застрелился 29 марта 1913 года, не дождавшись выхода своего первого сборника стихов. К нему обращено первое посвящение «Поэмы без героя» Анны Ахматовой, он стал прообразом Пьеро:
Сколько гибелей шло к поэту.
Глупый мальчик, он выбрал эту.Но рядом с романтической версией поэта существовал и несколько пародийный вариант в лице симферопольского купца В.Сидорова с витиеватым псевдонимом — Вадим Баян. Предисловие к его книге «Лирический поток: Лирионетты и баркаролы», изданной автором за немалую сумму у престижного Вольфа, написал Игорь Северянин, напутствуя его как своего ученика. В дальнейшем Вадим Баян превратил свою жизнь в «грезофарс», воспел «кумачовые гулянки» и был ославлен Маяковским в образе учителя жизни в комедии «Клоп»: «Олег Баян от счастья пьян».
Таким разноликим предстает эгофутуризм даже при первом знакомстве. А ведь у нас повелось считать его «северянинским», а потому — достаточно известным и понятным…
Но что все-таки означает название альманаха «Засахаре кры»? Здесь наши отгадки могут не сойтись с ответом (а есть ли он?). Одни вспомнят эпатажные выступления, малопонятные, провоцирующие тексты, претенциозные манифесты, изломанные судьбы… ЗАСАХАРЕННЫЕ КРЫСЫ! Вот что, предвкушая соответствующий эффект, предъявляли эгофутуристы читателям.
Но, помилуйте, возразят другие, и процитируют изящные эгополонезы, сиреневые хмели, розы в вине и ананасы в шампанском. Это всего лишь ЗАСАХАРЕННЫЙ КРЫЖОВНИК!..
Вера Терехина
Иван Игнатьев
Иван Васильевич Игнатьев (настоящая фамили Казанский, 1892-1914) родился в Петербурге в небогатой купеческой семье. Начал печататься в 1909 году в газетах и журналах как автор театральной хроники, стихов и рассказов. Его первый сборник назывался «Около театра (юморески, миньятюры, штрихи, пародии)», 1912. Став во главе Ассоциации эгофутуризма, Игнатьев выпустил книгу статей «Эгофутуризм» и стихотворный сборник «Эшафот. Эгофутуры». На вечере памяти Игнатьева в 1915 году Маяковский заявил, что поэзия Игнатьева «по стилю похожа на отсталое творчество Надсона, но Надсон — хлам, а не поэт в сравнении с Игнатьевым».
. . . Василиску Гнедову
Почему Я не Арочный Сквозь?
Почему Плен Судьбы?
Почему не Средмирная Ось,
А Средмирье Борьбы?
Почему не Жела живу?
Почему уМИРАЮ ЖИВЯ?
Почему Оживая уМРУ?
Почему Я — лишь я.
Почему Я Мое — Вечный Гид,
Вечный Гид без ЛИЦА?
Почему Бесконечность страшит
Безначальность Конца?
Я не знаю Окружности Ключ.
Знаю — кончится Бег.
И тогда Я увижу Всю Звучь
И услышу Весь спектр.
OPUS: — 45
н
В е л и ч а й ш а я
Ь
Рье
у м о м А с
е
б
ь
P.S. Opus: — 45 написан исключительно для взирания, слушать и говорить его нельзя.
. . . Тебя, Сегодняшний Навин,
Приветствую Я радио-депешей.
Скорей на Марсе Землю Вешай
И фото Бег останови.
Зажги Бензинной зажигалкой
Себе пять Солнц и сорок Лун
И темпом Новым и Нежалким
Завертит Космос свой Валун.
Василиск Гнедов
Василиск (Василий Иванович) Гнедов (1890-1978) был родом с Дона. Окончив техническое училище в Ростове, в 1912 году приехал в Петербург «переделывать литературу». Его кумиром был Игорь Северянин, но эгофутуризм сблизил с Игнатьевым, написавшим предисловие к циклу «Смерть искусству», подчеркнув: «Василиск Гнедов Ничем говорит целое Что…» В издательстве «Петербургский глашатай» вышел сборник стихов Гнедова «Гостинец сентиментам», 1913.
Два года поэт провел в окопах первой мировой войны. После революции издал «Временник-4» со стихами Хлебникова, участвовал в «Газете футуристов», выпущенной в марте 1918 года Маяковским, Бурлюком и Каменским. В 1921-м году уехал из Москвы, работал инженером. Арестован в 1936-м. После освобождения в середине 50-х возобновил занятия литературой, делал ежедневные записи в стихах: «Я совсем холоден/Тепла в теле нет/Никуда не годен/Даже для котлет/Что я представляю?/Пустой чурбан/Не туда стреляю/Не в те черепа!»
КУК Кук!
Я.
А стрепет где?
Гнезда перепельи разбухли,
Птенцы желторотили лес…
Кук!
Я.
Стрепетили стрепетки уныво —
Лес желтевел белокол…
Куковала кука:
Кук!
Галоче станывал Бук —
Кук его — Гук!
А где же стрепета?
НА ВОЗЛЕ БАЛ Слезотеки невеселей заплакучились на Текивой,
Борзо гагали веселям — березячьям охотеи —
Веселочьем сыпало перебродое Грохло
Голоса двоенились на двадцать кричаков —
Засолнкло на развигой листяге —
Обхвачена целовами бьетая ненасыта, —
И Вы понимаете ли в этом что-нибудь:
Слезотеки эта — плакуха — извольте — Крыса…
АЗБУКА ВСТУПАЮЩИМ Посолнцезеленуолешьтоскло
перепелусатошершавит
Осиянноеосипоносит
Красносерпопроткнувшемужаба
Кудролещеберезевеньспоьй
переспойулетилосолнцем
Нассчитаютдураками
амыдуракилучшеумных.
Константин Олимпов
Константин Константинович Олимпов (настоящая фамили Фофанов, 1889-1940), сын поэта К.М.Фофанова. В одном из своих манифестов писал о «три-угольнике Эго»: «Наш треугольник являетс эмблемой посредника между нашим Эго и Вечностью». Рассказывают, что после периода относительного благополучия, когда Олимпова рисовал Репин и принимал Сологуб, он появлялся без галош, а позже и босиком, но в воротничке «Тореадор» и с металлическим треугольником в петлице. Окончил жизнь в нищете и забвении: «Я считаю фунт хлеба за роскошь/Я из чайной беру кипяток./Одолжить семь копеек попросишь/И поджаришь конинный биток…»
. . . Я хочу быть душевно-больным,
Чадной грезой у жизни облечься,
Не сгорая гореть неземным,
Жить и плакать душою младенца
Навсегда, навсегда, навсегда.
Надоела стоустая ложь,
Утомили страдания душ, —
Я хочу быть душевно-больным!
Над землей, словно сволочный проч,
В суету улыбается Дьявол,
Давит в людях духовную мочь,
Но меня в смрадный ад не раздавит
Никогда, никогда, никогда.
Я стихийным эдемом гремуч,
Ослепляю людское злосчастье.
Я на небе, как молния, зряч,
На земле — в облаках — без поместья.
Для толпы навсегда, навсегда,
Я хочу быть душевно-больным!
Из сборника «Всегдай» (1913).
ЭВАН, ЭВОЕ! «Созвездья Лиры, созвездья Лиры».
К.Фофанов
«Эван, Эвоэ! — вперед, вперед!»
Мирра Лохвицкая
Жонглеры-нервы — безумий ветры.
Офимиамен Вселенной путь.
Струите грезы в гаремы света,
Грозою слова червонит грусть.
Хвалебнят гномы. Молебнят ладон.
Жонглеры-нервы — умолньте шаг.
Звучат созвездья мирами радуг
И солнчит чувства электромаг.
Мой Бог зарничит эфиры молний.
В садах надзвездий бряцанье лир.
Жонглеры-нервы — плывите взволно,
Играйте в звезды — иллюзий пир…
Ликуйте люди, — обратнят нервы.
Порфирит матов волшебных рун.
Мир Футуриста в огнях Минервы.
Жонглеры-нервы — в созвездьях струн!
ШМЕЛИ Шмели серебросные крылят, ворча бурунами,
Смеются броской солнечью над людными трибунами.
Пилоты смелоглазые, шмелей руководители,
В безветрие стрекозятся в эмалевой обители.
Небесная игуменья — симфония влюбления —
Молчит молчаньем траурным в друидном отдалении.
Бурлится шум пропеллеров. Глаза толпы овысены.
Восторгом осиянна сверкает солнца лысина.
Ослабли нервы летные. Пилоты жутко ерзают.
Летят к земле. Встречайте их рукоплесканья борзые!
Грааль-Арельский
Настоящее имя — Стефан Стефанович Петров (1888-1938?), родился в крестьянской семье. После окончания гимназии поступил в 1909 году на астрономическое отделение физико-математического факультета Петербургского университета, откуда был отчислен в 1914-м за неуплату. В 1910 году опубликовал первые стихи и познакомился с Игорем Северяниным, К.Олимповым. Под маркой «Ego» вышел сборник Грааль-Арельского «Голубой ажур» (1911), втора книга — «Летейский брег» — появилась в 1913-м после перехода в «Цех поэтов». Грааль-Арельский стремился дать образцы научной поэзии. После революции написал несколько книг («Повести о Марсе», «Гражданин Вселенной» (обе 1925), «Враг Птоломея» (1928) и др. Репрессирован в 1937 году.
В ТРАМВАЕ На остановках, с яростью звериной,
В трамвай, толкаясь, торопясь,
Cадятся люди. И опять витрины,
Дома и фонари и уличная грязь.
Мелькают в окнах сетью непрерывной.
Знакомо все — дома, дворцы, мосты.
Огни трамваев в радости призывной…
Как и всегда, на сумрачном граните
Великий Петр на скачущем коне.
К чему стремитесь и чего хотите?
Кондуктор скажет все равно: конец
Билетам красным. Снова вы уйдете
В туман холодный злобною гурьбой…
Но не отдамся жалкой я заботе;
Где мне сходить? Билет мой голубой.
Вадим Баян
Настоящее имя — Владимир Иванович Сидоров (1880-1966), сын агронома. Дебютировал со стихами в симферопольской газете «Таврия» в 1908 году. После переезда в Петербург и знакомства с футуристами финансировал в начале 1914 года 1-ю олимпиаду российского футуризма в Крыму. В предисловии к вышедшей тогда же книге Баяна «Лирический поток» Игорь Северянин писал: «Изнеженная жеманность — главная особенность творчества Вадима Баяна. Его напудренные поэзы, несмотря на некоторую рискованность темы, всегда остаются целомудренными. Стих легкий, мелодичный. Его поэзия напоминает мне прыжок, сделанный на Луне: подпрыгнешь на вершок, а прыжок аршинный».
СИРЕНЕВЫЕ ХМЕЛИ В моей душе сиреневые хмели…
Я пью любви сверкающий фиал, —
Ты снишься мне на бархатной постели,
Где я дюшес грудей поцеловал.Твоих очей кинжальных метеоры
Горят опять безумьем и мольбой;
Вздохнул альков и прошептали шторы,
Как веера сирени голубой…И я несусь на крыльях сновидений
В миражный мир кудесницы-весны,
Чтоб раскидать, как светозарный гений,
Моей души сверкающие сны.
Подготовка текстов В.Терехиной и А.Зименкова