Елена Ушакова
Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 1996
Елена Ушакова
. . . На террасах Гурзуфа, где тени резки,
В военном санатории я бы хотела в парке
С жившим и утонувшим здесь Томашевским
Встретиться под солнцем открытым, ярким,
И окликнуть робко, и заговорить пылко,
Обратясь за сочувствием к чайным розам, —
Знаете ли вы, — сказать, — где развилка
Между стихами, на самом деле, и прозой?
То, что выдвигая как объяснение, вчера вечером
Вы называли стилями, связывая все же с просодией,
Есть интонация, эта душа речи,
Ее жест и мимика, — речевая мелодия.
Избежать собеседника — вот что нужно!
Обратиться к махровому полотенцу,
Галечнику глицинии, акации южной,
Добиваясь небесной аудиенции.
И тогда в стихах появятся нотки
Голоса, в строчки влетят, как пчелы;
Это свойство строки стиховой короткой,
То дрожаще-плачущей, то веселой…
Час полуденный, блеск и тени,
Над уступами белокрылая стайка,
Городок затерян в кронах, три гения
Этой местности: поэт, стиховед и чайка…
Потянулись к музею приезжие подростки…
Как бы я хотела сейчас в волненье
Зарываясь в гребешки зеленые и бороздки,
Слышать ваше, Борис Викторович, мнение!
. . . Просчиталась, бедная, опозорилась на века,
На весь мир, несчастная Мут-эм-Энет.
Служанка, разводя руками, судачила: «Взяла на себя роль мужика» —
И звук издавала, речевой сорняк — «этт»,
Редуцированное «вот»: вот что приключилось с ней!
О, прекрасен, прекрасен, мы знаем, был герой —
Все подруги порезались фруктовыми ножичками острого острей,
Предусмотрительно заточенными хозяйкой-госпожой.
Чернобровый красавчик с нежною кожей, любимчик всех
От Иакова до начальника египетского КГБ,
Избранник, сновидец, ябедник — единственный грех,
За который и поплатился с братьями сводными в борьбе;
Все беды его, вся эта драма, мокрая от слез,
Меня не трогает — как вышел в другую комнату, чтобы утереть
Непрошенную слезу, пролитую, я думаю, невсерьез…
Бедная Мут, готовая умереть!
История умалчивает деликатно о том,
Во что превратилась по прошествии лет.
Вчера на Таврической стояла за углом —
Рот открыт, глаза бессмысленные, съехал на сторону берет,
Руки трясутс — все что осталось от страстей.
Видит ли она этот белейший только что выпавший снег
Нежнейший, как французская пудра? Думает ли о ней
Хоть один где-нибудь какой-нибудь человек?..
Не владела собой, срывала одежды, ужель
Так и было? Невидимым временем засыпано сплошь.
Так вот что случится, вот какая ловушка, щель,
Какая яма готовится, и не увильнешь!
. . . Знаете это чувство собранности приятной, немного хищное,
Взамен рассеянности, дружащей с беспредметной любовью?
Мне приятельница рассказывала, как в юности — уже не первой, нищей,
В ответственный момент знакомства с будущей свекровью
После торжественного, на крахмальной скатерти обеда,
Произведя хорошее впечатление, — старалась два часа кряду —
В меру застенчива, скромна, приветлива, — победа
Уже в кармане, рядом с любимым, ласковому взгляду
Отвечая сердцем, — с какой-то корыстью непонятной
Барыши про себя подсчитывала, прощаясь в прихожей:
Пирожки, спасибо, взяла и конфеты с начинкой мятной,
И сумочку театральную подаренную тоже,
А вот капли, обещанные в разговоре, — шесть копеек в любой аптеке —
Капли забыла… И досаде своей удивлялась,
Когда вечером, смывая косметику, протира веки
Огромные, как бабочки, перед зеркалом, дурачась, кривлялась…
О, все мне мало! Хочу унести, прикарманить как бы
И верандочку, и плетеные кресла,
И вид с высоты над Курой и Арагвой,
Где реки сливаются в сестринском объятии тесном,
И под липами встречи счастливо-тревожные, помнишь? — в парках,
И спокойствие, равновесие, чувство меры,
И чужих отцов волшебное детство в подробностях ярких,
И блуждающие сны, и химеры!
. . . И прежде чем выйти в открытое море,
Мы долго шли еще в захламленном, узком
Водном коридоре
Старого порта, запущенного по-русски…
Катера, грузовые судна, товарняк лязгал, темна баржа
Просеменила, «Михаил Сомов», парусник «Надежда»,
«Радистка Несмелова» маленькая вынырнула, сначала старшие,
А потом и дети махали в темнеющих одеждах.
Поздно, белая ночь, весело, странно, чудно,
По палубе фланируют нарядные шведы,
Звезды сквозь полог коготки просовывают, белоснежное судно —
Лучшее место для торжественной, бессловесной беседы.
И я тоже в полутьме поднятой рукой изо всей силы
Размахиваю, пренебрегая барьером неловким,
И хочется, и стыдно обменяться чувством сладко-милым
С незнакомым человеком другой подготовки.
Здравствуй, неизвестный силуэт, будь счастлив,
Я тебя знаю втайне!
В это пространство новое, как младенец в ясли,
Мы помещены заботливо и, чувствую, не случайно.
Все-то у нас с тобой наладится, позабудется заваруха,
Жизнь выправится на манер цивилизованных стран приличных.
Теплоход зоветс «Ilich», но уже ухо
Не замечает угрожающий смысл зычный.