Инна Лиснянская. Песни юродивой.
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1995
Инна Лиснянская
песни юродивой
. . .
Теб тащили в эту жизнь щипцами,
Щипцовым и осталась ты дитем,
Вот и живешь между двумя концами —
Недорожденностью и забытьем.
Вот и живи и не нуждайся в сходстве
С тебе подобными. Какая дурь
Не видеть благости в своем юродстве
Среди житейских и магнитных бурь.
Ищи угла, огрызок жуй московский.
Непрочная, тебе ли в прочность лезть?
Есть у тебя заморские обноски,
Даже кольцо салфеточное есть.
Переводи на пузыри обмылки,
Дуди в необручальное кольцо.
Ну что тебе охулки и ухмылки,
Да и плевки не в спину, а в лицо?
Ты погляди, как небеса глубоки,
И как поверхностен овражий мрак,
И научись отваге у сороки,
Гуляющей среди пяти собак.
Как барственна походочка сорочь
Средь пригостиничных приблудных псов!
Я расстелю тебе и этой ночью
Постель из лучших подмосковных снов.
. . .
Где живу, там и рай земной.
Меж березою и сосной
Проступил в синеве сплошной
Ангел, словно знак водяной.
Больше я не могу о войне
Ни в Сараеве, ни в Чечне,
Этот век так устал во мне,
Что усоп на косматом дне
Простоватой души моей,
Виноватой души моей,
Бесноватой души моей,
Господи, не жалей!
. . .
А ты — всего лишь бабочка, поскольку
Ничтожна разница меж днем и веком,
Случайно ты зовешься человеком,
Орфееву играя рольку,
Перебирая палевые струны,
Которые паук в саду расставил,
О чем скорбишь, не оскорбляя правил
Ни музыки и ни фортуны?
О чем скорблю? О пламени, влекущем
Сгореть дотла. Сказать приспело время:
Мы шар земной, а не подсолнух лущим, —
Земля не более, чем семя
В системе Солнечной…
. . .
А что алело на холмах,
А что сияло в тех шатрах,
Об этом дурочке не надо
Ни знать, ни думать, ни гадать.
Ее волос седа прядь —
Как отсвет лунный винограда.
О чем смуглянка Суламифь
Мечтала, сердце оголив
И целомудренное лоно?
Прижать к себе, словно печать,
Царя и сладостно зачать
Мальчоночку от Соломона.
Закат алел, восход алел,
И царь ей Песню Песней пел,
Но от другой он ждал ребенка…
О ком ты, дурочка, о чем?
Прядь серебрится над плечом,
И русская поет гребенка:
Цевница, улица, котомка.
на краю окружной
Что еще сказать на краю
Окружной, где черна пыльца?
Я придумала жизнь мою
От начала и до конца.
Что сказать на краю утра,
Прохимичевшего зарю?
Я, быть может, лишь тем хитра,
Что нисколечко не хитрю.
Что еще на краю сказать
Окружной, где крови — алеть?
Научились мне доверять,
Разучились меня жалеть.
На мормышку рыбка клюет,
На доверие клюю.
Так о чем же рыбка поет
У погибели на краю?
. . .
А.И.Солженицыну
Что за мельник мелет этот снег,
Что за пекарь месит эту вьюгу?
Делается волком человек,
Волком воет да на всю округу.
Где же лекарь русскому недугу?
Ничего я нынче не пойму,
В голове ни складу и ни ладу.
Ломтик льда я за щеку возьму,
Глядь — и подморозится надсада
Хоть на миг… А большего не надо.
. . .
Така мгла,
Что тень светла
На фоне тьмы.
И я жила и не могла
Просить взаймы
Ни хлеба-соли, ни рубля,
И ни тепла.
Но где же небо, где земля?
Такая мгла,
Что я свечусь, словно мишень,
И я кричу:
Убей меня, я — только тень,
Я спать хочу.
равновесие
Думала: хоть что-то перестроено,
Но на деле — все перелицовано,
И твое лицо, — ты так устроена —
Этою бедою зацеловано.
Смехом ее горьким изморщинено, —
Стала правда ложью, гость — непрошеным,
И двуглавый в небе, что подсинено
С краю одного, глядитс коршуном.
Коготь да зеленый серпик месяца
Друг о дружку точатся и тупятся.
Жизнь твоя, как погляжу, — нелепица,
Смерть твоя — пред Господом заступница,
Только за кого, — мне знать не дадено,
Как ни морщу лоб — одна испарина.
…Сколько у теб судьбой украдено,
Ровно столько же тебе подарено.
в холодную неделю мая
Только в отрочестве раскрывала тетрадь,
Словно в мир окно и из мира окно,
Чтоб себя показать и других повидать,
Как давно это было и как смешно.
То ли дух усох, то ли мозг распух, —
Ты себя разгадывать не неволь.
Прежде в окна летел тополиный пух,
А теперь летит тополиная моль.
От нее подоконник подвижно сер,
И тетрадь как ртуть, хоть не раскрывай.
А меж тем в окне тот же самый сквер
И хрусталь трамвая и сам трамвай.
Только люди с виду совсем не те, —
Кто в обносках ходит, а кто в бобрах.
Научись о них писать в темноте,
Научилась же ты сидеть на бобах.
Ностальгична старость. Да ты не из тех,
Кто на раны текущие сыплет соль.
Да и тополь безгрешен, как детский смех:
Все ж — не мертвый пух, а живая моль.
сожженные слезы
Я сожгла свои слезы на дне глазном,
На сетчатке остался пепел,
Чтобы гость незваный в дому моем
Их не видел, и друг их не пил.
Я могла бы слезами землю залить
Перед тем, как в небо отчалить.
Но к чему мне недруга веселить
И к чему мне друга печалить.
.
Я речами сыта ветвистыми
И делами сыта бесславными, —
Раб крадет, и грабит хозяин.
И по гороло сыта убийствами
Заказными да и державными
От Москвы до самых окраин.
Все ж надежду мою не выветрить
Да и веры моей не вытравить
Солью лжи, сулемой событий.
Слезы жгу, — как на коже мебельной,
На глазах лежат пылью пепельной, —
Не глядите в глаза, не глядите!
Не глядите в глаза мои пыльные,
Твари темные, светы небесные,
Не глядите, Авель и Каин.
У меня ведь силы стожильные,
И, конечно, нервы железные,
И, конечно, сердце что камень.
. . .
Словно начало жизни, начало дня.
Кофе, тетрадь, молитва и сигарета.
Это потом начинается колготн
Всякого рода и до скончания света
В лампе, чью кнопку ты нажимаешь с трудом,
Ибо уже проглотила две сонных пилюли,
Чтобы не спятить от пережитого днем…
Благословенно и это утро в июле:
Дождь за окном, предоставленный сам себе,
Кажется, что и к тетради перпендикулярен,
Льется, не думая о предстоящей борьбе
С пылью, асфальтом, пятой, — и судьбе благодарен.
Пересекаются капли дождя и слов.
О как чудесно их утреннее перекрестье!
Ну, а потом ты готова, и дождь готов
Жить под ногами у всех, в колготе и в безвестье.
Да и, признаться, ты рада доле такой, —
Что только кнопка от лампы тебе подвластна,
Что лишь подушку давишь своей щекой…
Раннее утро, как раннее детство, прекрасно.
. . .
Эта старуха устала, устала быть молодою, —
На побегушках у всех и у всех под рукою —
Лекаркой, банщицей, стражницею и связною,
Грелкой душевной и книжицей записною.
Так что не троньте ее, не троньте, не троньте,
Как опустевшую гильзу на жизненном фронте,
Так что оставьте ее, оставьте, оставьте,
Как отшумевшую воду на шумном асфальте.
. . .
Ах, неужели я здесь была,
Ох, неужели брала перо
И выводила алое А
И золотое О?
Я ли талдычила при свече
Вместо молитвы, — ах неужель, —
Что человек — есть черное ЧЕ
И только в люльке — ЭЛЬ?
И неужели меня здесь нет,
Где и среди суеты сует
Кажда буква имеет цвет,
Каждое имя — свет.