Вступительное слово Любови Пустильник
Владимир Нарбут. Стихи и письма. Вступительное слово Любови Пустильник.
Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 1995
«для меня мир всегда был прозрачней воды…»
Непроста задача — представить письма и ранние неопубликованные стихи В. Нарбута, потому что этого поэта, в сущности, мало кто помнит. Его имя как будто на слуху — из акмеистов, брат знаменитого художника… Вспоминаетс также зловещий облик «колченогого» из катаевского бестселлера 70-х «Алмазный мой венец»… И это, пожалуй, все. А о стихах В. Нарбута современный читатель вспомнит и того меньше. В общем, забытый поэт.
Публикуемые ниже стихи, датируемые 1910 — 11-м годами, не дают представления об истинном масштабе дарования Нарбута. Они написаны совсем молодым поэтом, в них еще мало авторской индивидуальности и много — от поэзии 10-х годов вообще.
Между тем Владимир Нарбут (1888-1938) — поэт яркий и самобытный, и для русской культуры явление заметное. «Барчук, хохол, гетманский потомок, ослабевший отросток могучих и жестоких людей, — вспоминает о Нарбуте Надежда Мандельштам во «Второй книге», — он оставил кучу стихов, написанных по-русски, но пропитанных украинским духом».
Крепко ломит в пояснице,
тычет шилом в правый бок:
лесовик кургузый снитс
верткой девке — лоб намок.
╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥
Ох, кабы не зачастила
по грибы да шляться в лес, —
не прилез бы он, постылый,
полузверь и полубес;
не прижал бы, не облапил,
на постель не поволок.
Поцелует — серый пепел
покрывает смуги щек…
╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥
Кошка горбится, мяучит,
ежась, прыскает, шипит…
А перину пучит, пучит,
трет бутылками копыт.
Лапой груди выжимает,
словно яблоки на квас,
и от губ не отымает
губ прилипчивых карась.
Это — из скандальной книги Нарбута «Аллилуйя» (1912), конфискованной цензурой за «богохульство» и «порнографию».
Вообще тень скандала сопутствовала биографии поэта, затемняя его образ и мешая адекватному восприятию его творчества.
Тень скандала и недоговоренности омрачила его репутацию, загубила партийную карьеру (а в конечном счете — жизнь) и в советские годы, самые, пожалуй, дл Нарбута плодотворные. Он был талантливым и удачливым издателем, и это свое второе призвание реализовал так же полно, как и первое — поэзию. Достаточно сказать, что именно Нарбут в течение многих лет возглавлял знаменитое издательство ЗИФ («Земля и фабрика»).
Первые попытки познакомить современного читател с творчеством незаслуженно забытого поэта были предприняты — спуст почти полвека — в 1983 году: в Париже вышли «Избранные стихотворени Нарбута», составленные Л.Чертковым при консультации М.Зенкевича и В.Шкловского. Затем, почти одновременно, в журналах «Огонек» и «Простор» (Алма-Ата) появляютс публикации нарбутовских стихов и статьи о нем, приуроченные к 100-летию поэта. В годы перестройки стихи Нарбута понемногу публиковались в разных журналах и сборниках. И наконец, в 1990 году издательство «Современник» выпустило любовно составленный и наиболее полный на сегодняшний день свод его стихов * с фундаментальной вступительной статьей Н.Бялосинской и Н.Панченко (желающих всерьез ознакомиться с биографией и непростым творческим путем поэта мы отсылаем именно к этой статье).
С самых своих первых сборников — а их при жизни Нарбута вышло 12 — Нарбут мощно заявил о себе:
Нападет вранье на воронье,
Тянется, ворочается сволочь,
Свекорья — на якорь, и с родней
У ворот не достучатьс полчищ.
А сугробы лбами намело,
Сквозь подсвечник светится сочельник.
И петух сочится на мелок
Лютым клювом: выискался мельник!
«Гаданье» (1915)
Союз акмеизма с «хохлацким духом» дал поистине удивительные плоды. Более того, в этом союзе «хохлацкий дух» — эпическое, черноземное начало — явно доминирует.
Одно влеченье: слышать гам,
чуть прерывающий застой,
бродя всю жизнь по хуторам
Григорием Сковородой.
Не хаты и не антресоль
прельстят, а груши у межи,
где крупной зернью лижет соль
на ломоть выпеченной ржи.
(1920)
Недаром сам Нарбут всячески культивировал свою связь с Гоголем: «Бодлер и Гоголь, Гоголь и Бодлер!» — восклицает он в публикуемом ниже письме к Зенкевичу.
Гумилев, рецензиру первую поэтическую книгу В.Нарбута «Стихи» (1910), находил, что в ней нет «ничего, кроме картин природы» и сетовал, что поэт не выразил своего отношения к миру. Но нарбутовскому стиху вообще свойственна созерцательность. Поэт опьяняется стихийной силой природы так же, как впоследствии будет опьяняться разгулявшейся стихией революционной бойни: «Не саблей по глазницам стебанули / нет, то Октябрь стихию ослепил!» («Семнадцатый», 1921).
Нарбут, может, и впрямь самый «правоверный акмеист» из всего «Цеха поэтов» («Я уверен, что акмеистов только два: я да ты», — пишет он Зенкевичу). Ведь для поэта, вобравшего в себя сам дух малороссийского чернозема, наблюдение за годовым циклом, за сменой времен года и есть мировоззрение, а регистраци запахов, звуков и красок земли — философия.
А шляхом, как барышня с бала,
Фуфыря густой кринолин,
Уходит Зима. Ей опала —
Завявший в руке георгин!
«Гобелен» (1909)
Тянет медом от укропа,
поднял морду, воя, цербер.
Из-за века — глаз циклопа:
полнолунье на ущербе.
Под мельницей ворочает
колеса-жернова
мучарь да нежить прочая,
сама едва жива.
╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥
Претс виево отродье;
лезет в гору на циклопа.
Пес скулит на огороде,
задыхаясь от укропа.
«Укроп» (1913)
Невероятная плотность нарбутовского стиха поддерживается его особенной ритмикой, подчас имитирующей, скажем, порывы весеннего ветра:
Дул ветер порывисто-хлесткий
Нес тучи кудрявого свитка
И хлопал отставшей калиткой.
А месяц — то сыпал вниз блестки,
То прятался, словно улитка.
«Ранней весной» (1909)
В полном соответствии с эстетикой акмеизма, в поэзии Нарбута присутствуют все культурные традиции, накопленные русской поэзией к началу ХХ века. Пристальное вчитывание в его стихи периода первых лет революции и гражданской войны приводит к несколько неожиданным выводам.
Лексика поэта в этот период избыточно кровава; если кому-нибудь пришло бы в голову составить частотный словарь языка нарбутовских стихотворений 18 -20-х годов, тот выглядел бы примерно таким образом: 1. Кровь (кровавый); 2. Рана; 3. Нож и т. п.
Пропела тоненько пуля,
махнула сабля сплеча…
О теплая ночь июля,
широкий плащ палача!
╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥
Ах, эти черные раны
на шее и на груди!
Лети, жеребец буланый,
все пропадом пропади!
«В огне» (1920)
Но участие Нарбута в поэтическом процессе 20-х годов воспеванием «кровавых ручьев» и героизацией «мужика и рабочего» не ограничивается. Любопытно, например, проследить трансформацию блоковской розы в поэзии Нарбута этих «страшных лет России»:
Пролетарий… Бьется в слове
Радость мира с желтой злобой.
И не розы — сгустки крови
Облепили гладкий глобус.
«Развернулось сердце розой…» (1920)
И день грядет — и молний трепетных
распластанные веера
на труп укажут за совдепами,
на околевшее Вчера.
И Завтра… веки чуть приподняты,
но мглою даль заметена.
Ах, с розой девушка — Сегодня! — Ты
обетованна страна.
«Россия» (1918)
В стихах о революции Нарбут — не только акмеист и живописатель, опьяненный «вихрем, свистящим в просторах». В своем ощущении России он -прямой наследник соловьевской и блоковской традиций:
России синяя роса,
крупитчатый, железный порох,
и тонких сабель полоса,
сквозь вихрь свистяща в просторах, —
кочуйте, Мор, Огонь и Глад, —
бичующее Лихолетье:
отяжелевших век огляд
на борозды годины третьей.
╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥ ╥
Взрывайся, пороха крупа!
Свисти, разящий полумесяц!
Россия — дочь!
Жена!
Ступай
и мертвому скажи: «Воскресе».
(1919)
Как ни странно, именно в 20-е годы в стихах Нарбута с особой лирической силой звучит нота жалости и любви. Поэт оказывается наследником важнейшей традиции русской литературы — традиции милосердия и сострадания. Россия, вечна и небесна родина, предстает «бесслезной и безответной», «родимой» («как в детстве к твоим коленам / прижаться б мне головой»), «матушкой»:
— Матушка!
Тяжко от ран?
— Дети-то, дети какие:
Врангель — не ангел, а вран!
Снова, и снова, и снова
Тело терзают мое…
«Кровью исходит Россия» (20-е годы)
И еще одна традици русской поэзии не обошла Нарбута: пророчить собственную трагическую судьбу. В 1936 году он опубликовал такие строки (стихотворение о летчике Воронихине из цикла «Сочи — Мацеста»):
Родина-ласточка, косые крылышки,
С кровью и мясом и меня возьми!
А в 1937-м поэт был арестован и сгинул где-то на Колыме.
Публикуемые ниже стихи студент Петербургского университета В. Нарбут послал в Москву Валерию Брюсову, который заведовал тогда в «Русской мысли» отделом поэзии (Брюсов их не опубликовал). Одновременно Нарбут просил у мэтра стихов для студенческого журнала «Gаudeamus», в котором активно сотрудничал.
Письма написаны ближайшему другу Нарбута, поэту Михаилу Зенкевичу. Почти все они отосланы из родового имения Нарбутов — хутора Нарбутовка на Черниговщине.
Владимир Нарбут
перед грозой
.
Гроза плывет, верхами елок
Выращива облака;
И треугольник ветряка
На пепле неба — чрез поселок.
.
Гроза плывет издалека.
Тростник — шуршит и сух, и колок.
А в нем, вся будто из иголок,
Слепая мечется река.
.
В саду — сиреневые ткани
И дым — средь яблонь. Тишь. Но я,
Я жду таинственных сверканий:
Пусть разорвут нависший волок?
Как силуэты сивых елок,
Зубчаты острые края…
месяц
Роса — как бисер на канве,
Овины стынут у околиц…
Но вот под лесом в синеве
Сверкнул небесный богомолец.
И на поляны потекли
С высот серебряные нити:
И тонок теплый сон земли
И зыбок чуткий шорох в жите…
Поздней — забьют перепела,
И ночь дохнет глубокой грудью
И снимет с влажного чела
Повязку смерти на безлюдье…
И этот красный ржавый нож
Рукой невидимою сдвинув,
О ночь, усладу ты найдешь —
Там, — у околиц, у овинов!..
тетерева
И.Я.Билибину
Сочней и гуще — неба синева.
В крестах еловых — дымчатый песок;
Плетусь, что крот, ступая на носок;
Как ветошь, расползается трава.
Давнишней грустью вскормленный мотив
Взвивает ветер в гулкое дуло.
Стеснился бор, смолою охватив,
И — за спину разлужье отошло.
Тут — май. Он точит красный медь — коралл,
Сосновый пот, и вешает в крючки;
И, словно оспой, он исковырял
Сморчков продолговатых колпачки.
Где сытый мох — суки. И лап семья,
Обсосанных медвежьих веток — лап.
И гул меся и месивом шумя,
Скребет хвою Ветрило. Но, ослаб.
Поляны вырез. Как пустой челнок,
Она плывет навстречу мне и псу.
И песий хвост, крученый, как вьюнок,
Юлит. Его глазами я пасу,
Плакучий сумрак. А в дуле — певун:
Он, верно, вспучил щеки и — дудит.
(Потопом ли затерянный?) валун
Сдружился с пнем, где костяники стыд.
А! …вьюн замерз. Насторжилс пес:
Космат и узловат изгиб ноги.
Моргнуло веко. Дрему вихрь отнес.
Ружье — наперевес. О, пес, не лги!
Неловкий шорох вытянул струной
Собачью прыть. И под сосной, — как звон,
Упавший чрез решетку на амвон
Разбился шелест, чуткий и лесной.
Затарахтел, квохча и кудахча.
И, осекая лист, размах тугой
Запел, как на покосе саранча,
Чуть отливая медью, лаком и фольгой.
Курками хряско стукает дуплет:
И тяжко валится…
— Назад! Тубо!
— Певун, ты где? Ты умер? Ствол нагрет.
Вином, своим же, пьян петух рябой…
Из писем В. Нарбута к М. Зенкевичу
<7.04.1913>
В Питере сейчас прелестнейшая погода (тьфу, тьфу, чтобы не сглазить), Сергей, Георгий Иваныч Чулок 1 . О Манделе 2 ни слуху, ни духу. О Гумилеве тоже. Впрочем, ни о ком я так не беспокоилс и беспокоюсь, как о тебе. Мы, ведь, — как братья. Да оно и правда: по крови литературной, мы — такие. Знаешь, я уверен, что акмеистов только два: я, да ты. Ей богу! Вот я и думаю писать статью в журнал 3 , так и смоляну — пусть дуются. Кака же Анна Андреевна 4 акмеистка, а Мандель? Сергей — еще туда-сюда, а о Гумилеве — и говорить не приходится. Не характерно ли, что все, кроме тебя, меня и Манделя (он, впрочем, лишь из чувства гурмана) боятся трогать Брюсова, Бальмонта, Сологуба, Иванова Вячеслава. Гумилева даже по головке погладить. Совсем как большой, как папа, сознающий свое превосходство в поэзии. Веришь ли, Миша, это все не то, что нужно; это все и Гумилев, и Городецкий лгут, шумят оттого, чтобы о них тараторили 5 …
Господь с ними! Какие уж они акмеисты!
А мы, — и не акмеисты, пожалуй, а натуралисто-реалисты.
Бодлер и Гоголь, Гоголь и Бодлер. Не так ли?
Конечно, так. Ура, Николай Васильевич!
<13.04.1914>
Живу я помаленьку, тихо — и чувствую себя пока отлично. Пописываю в не особенно обильном количестве стихи, гуляю по саду. Погода прелестная: настоящее лето! А ты — как проводишь врем в столице? Часто ли видишься с акмеистами и другими нашими общими знакомыми? Не обзавелс ли еще какими «интересными»? Напиши обо всем, а то я часто даже газет по двум неделям не читываю. Ну, а футуризм как дышит 6 ? Игорь Северянин, конечно, млеет в упоении 7 ? Федор Сологуб 8 — то ж? Ну, и черт с ними — это совершенно не важно. А Мандель, Анна Андреевна, Гумиляй?
Да, исполни, пожалуйста, Миша, две моих небольшие просьбы:
1) пришли тот номер «Гиперборея», где были мои последние стихи 9 («Гиперборея» уже не видел от марта прошлого года).
2) сообщи, пожалуйста, адреса всех «акмеистов» (может, пригодятся), я даже гумилевский адрес утерял. Потом напиши, что писали этой осенью, зимой и весной об акмеизме (или «где») если — в журналах, — ведь были, должно быть, отчеты литературные за прошлый год 10 . Книжку издавать раздумал. Ну, об ней — еще успеем потолковать, вот только боюсь цензуры.
<24.04.1914>
Я живу помаленьку, гуляю, смеюсь, езжу кое-куда поблизости, пишу стихи. Осенью выйдет моя новая книжка стихов 11 . А как решил ты? Недавно я предложил одному издателю — издать твои стихи — он ответил, что согласен, ежели ты примешь на себя часть расходов. Как ты на это смотришь? Посылаю тебе стихотворение «Жена». Нравитс ли оно тебе? Жена моя очень хочет, видать, теб женить на одной из своих подруг. Как тебе и сие? Пиши побольше и поподробнее. Видишь, добрее тебя — и не пускаю в ход открыток. Где Сергей, Николай? Анна Андреевна? Как жаль, что она не прислала мне своих «Четок». Где Гиппиус, Лозинский, Мандель? Брат с женой уже тут. Зиму эту, по всей вероятности, пребывать буду в Москве, — хотя я твердо еще не решил.
А «Гиперборей» так-таки и опочил 12 ? Вообще, довольно жалкие стихи были, хотя и не «нашинские», но все-таки — как стихи, не то, что в журналах.
<Датируетс по содержанию 1913-1914 гг.>
Пишу тебе, излага те мысли, которые родились у меня после твоего последнего письма.
Так. — О сближении с кубофутуристами 13 . Думаю следующее: их успех основан, главным образом, на скандале (это — безусловно), и притом чисто практическом, т. е. выступлениях с руганью. Я, конечно, не имею ничего против их литературной платформы. Даже больше: во многом с нею согласен. Поистине, отчего не плюнуть на Пушкина? Во-первых, он адски скучен, неинтересен, и заимствовать (в отношении сырого материала) от него нечего. Во-вторых, отжил свой век. И — т. д.
Антиэстетизм мной, как и тобой, вполне приемлем при условии его живучести. На днях пришлю тебе стихи, из которых ты увидишь, что я шагнул еще далее, пожалуй, в отношении грубостей. И помнишь, Миша, мы говорили о необходимом, чрезвычайно необходимом противоядии Брюсовщине (и Гумилеву, добавлю) 14 .
Так вот что: шагай дальше. Туда же идут и кубисты. Разница между ними и нами должна быть только в неабсурдности. Нельзя же стихи писать в виде больших и малых букв и — только! Следовательно, почва для сближения между ими и нами (тобой и мной), безусловно, есть. Завяжи с ними небольшую дружбу и — переговори с ними, как следует. Я — согласен — и на слияние принципиальное. Мы, так сказать, — будем у них центром. Пришли, кстати, мне адреса некоторых из них (тех, с которыми ты будешь беседовать).
На акмеизм я, признаться, просто махнул рукой. Что общего (кроме знакомства), в самом деле, между нами и Анной Андреевной, Гумилевым и Городецким? Тем более, что «вожди» (как теперь стало ясно), преследовали лишь свои цели.
Ведь мы с тобой — вiевцы 15 (принима Biй за единицу настоящей земной, земляной жизни), а они все-таки академики по натуре.
Относительно издания сборника тоже вполне согласен: да, нужны и твой и мой. Можно и вместе. (Хорошо бы пристегнуть стихи какого-нибудь кубиста. Мандель мне не особенно улыбается для этой именно затеи.) Лучше Маяковский или Крученых, или еще кто-либо, чем тонкий (а Мандель, в сущности, такой). Подумай надо всем и поскорее ответь мне. О «Быке на бойне» 16 . Он мне нравится, но не кажетс ли тебе, что конец надо переделать. Ибо он для такой мощи слишком легковесен. Поразительно хороша строка — «хребта и черепа золотой союз».
<23.06.1915>
Дорогой Миша!
Извини, что долго не отвечал на твое письмо от 3 — VI. Был занят всякой всячиной, житейской и меньше всего Музой.
Как ты поживаешь и что поделываешь? Ты ведь мне не писал до сих пор ни разу, служишь ли ты, или просто так слоняешься по Питеру и прочим весям земли русской. Это — верно, что гигантская война, как Спрут, захватила теперь весь мир. И никому ни до чего нет дела. В прошлый раз, отписывая тебе, я черкнул заказным и Лозинскому, в «Аполлон» 17 адресуясь. Просил я его — выслать мне наложенным платежом «Гиперборей», ибо таковой пропал у меня нечаянно. Но, увы, ответа не последовало. Буде тебя не затруднит, спроси, при случае, у Михаила Леонидовича — почему он не уведомил меня о том или ином результате. И еще! Коль не тяжело, вышли, пожалуйста, мне сам наложенным платежом полный комплект «Гиперборея» и тот номер «Журнала журналов», в коем обрел ты статью К.Чуковского 18 .
Потом вот: не хочешь ли ты издать теперь же (печать займет, конечно, месяц, а то и больше) книжонку на паевых (половинных) началах вкупе со мной? Много не потребуется: рублей по 25 — 30 на брата. Коль согласен, черкни теперь же, дабы нам сговориться обо всем.
Болтаюсь, ем ягоды и т. д., живу, словом.
Приветствуй Ахматову, Манделя, Городецкого.
Целую тебя.
Владимир.
<25.01.1915>
Ты пишешь, что поэты опять принялись издавать книги. И спрашиваешь, как я думаю, т. е., какие у меня планы относительно сего. Что ж, давай издаваться, повторяю, я бы не прочь, — но хорошо, прочно, а последние условия, кажется, еще вздорожали.
Знаешь что, куда ни шло, давай выпустим совместный (как я предполагал раньше) сборник. Только, чтобы недорого. Лучше поменьше, но покрасивее.
Думаю, это рублей за 150 — 180 издать такой можно, — хоть и тонкий будет он. Стихи, по-моему, можно потеснить, — взять «штук» по 6. Я даже хотел бы на 5 помириться, т. к. мои длиннее твоих, а ты — вали около 10. Ладно? Отвечай, только поскорее, и я начну действовать. Значит, расходы не превысят 75 — 90 рублей на каждого. Экземпляров будет штук 200 — 250, не больше. По 20 возьмем мы, штук 30 для отзывов, а остальное в продажу<…>.
В «разводе» Гумилева и Городецкого становлюсь на сторону первого 19 . Не нравятся мне последние стихи Сергея 20 . А к новому «Цеху» примыкать нам не следует. Мы будем — сами по себе. Правда же? Попроси от моего имени книги новые у Манделя и Гумилева. Хорошо? Можно заказной бандеролью на «Горелые хутора». О своих планах напишу тебе очень подробно в одном из следующих писем. Отвечай, голубчик, поскорее.
Всего наилучшего.
Твой Владимир Нарбут.
P.S. Знаком ли ты с Маяковским и Ивневым? И кто из них интереснее? Пиши!
<Ноябрь, 1918>
Живу в настоящее врем в Воронеже — и уже около года (с марта). А очутился я здесь благодаря эвакуации из Черниговской губернии перед приходом немцев.
Ничего особенного со мной не было — кроме того, что я в январе прошлого года вследствие несчастного случа (описывать его крайне тяжело мне) потерял кисть левой руки и, главное, младшего брата 21 . Потеря руки сперва была очень неприятна, но потом я освоилс и — уже не так неудобно, как прежде.
Ну, будет об этом, тяжело…
Сейчас я — редактор «Сирены» 22 , член редакционной коллегии «Известий Губисполкома». В этой должности пребываю месяцев восемь. Скука тут отчаянная. Жена и сын — на Украине, мать и сестра — в Тифлисе, брат Георгий (ты его знаешь) в Киеве. Там же, кажется, и остальные мои родные. Словом, тоскливо в разлуке. А вернуться на Украину — нельзя.
Партийной работой сейчас не занимаюсь. Работаю исключительно для Союза Советских журналистов (председателем которого и являюсь со дня его основания). Здесь у нас явное преуспевание; в Союзе (губернский) около 80-90 членов; есть свой клуб, столовая и т. д. Но интересных людей нет.
Правда, здесь бывший редактор «Солнца России» 23 Лев Михайлович Василевский (поэт), но и только. В городе — голодно и холодно; вдобавок сыпной тиф, короче говоря, дело дрянь, разруха.
Был дважды в Питере и Москве. Почти все были в разброде («все» — это писатели). Все же кое-что сколотил дл «Сирены». Но горе с бумагой. Нельз ли у вас купить хорошей журнальной бумаги, напиши.
По воскресеньям в «Известиях» у нас идет «Литературная неделя». В последнем номере (он тебе выслан заказной бандеролью) осмелился без твоего разрешения пустить твоих два стихотворения рядом с моими. Думаю, не будешь на меня в обиде за эту вольность. Присылай, ради Бога, больше стихов. *
комментарии
1 С Сергеем Городецким Нарбут был связан по «Цеху поэтов». Нарбут посвятил ему стихотворение «Зимн сказка». Городецкий также посвятил Нарбуту одно из стихотворений в сборнике «Цветущий посох» (М., 1914).
Чулков Георгий Иванович — поэт и критик, автор воспоминаний «Годы странствий» (М., 1930).
2 О.Э.Мандельштам. Двух поэтов всю жизнь связывали теплые отношения. Нарбут — автор восторженной рецензии на сборник Мандельштама «Камень» («Новый журнал для всех», 1913, No 4). Возглавляя издательство ЗИФ, Нарбут поддерживал Мандельштама, заказывая ему переводы.
3 Видимо, такой статьи Нарбут не опубликовал.
4 С Анной Ахматовой Нарбут был связан участием в «Цехе поэтов», публиковал ее стихи в редактируемых им журналах — «Gaudeamus», «Сирена». Ахматова посвятила Нарбуту (уже после его ареста) проникновенное стихотворение:
Это — выжимки бессониц,
Это — свеч кривых нагар,
Это — сотен белых звонниц
Первый утренний удар…
Это — теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это — пчелы, это — донник,
Это — пыль и мрак, и зной.
(«Про стихи» в цикле «Тайны ремесла»)
5 Речь идет о статьях-манифестах об акмеизме, опубликованных Гумилевым и Городецким в «Аполлоне» (1913, No 1).
6 В 1913-м и первые месяцы 1914 года шли диспуты о футуризме. В эту пору вышло 40 сборников стихов и прозы футуристов, первый номер журнала «Футуристы». Они были «злобой дня».
7 Нарбут иронизирует по поводу «поэз» Игоря Северянина, которые он слышал в исполнении автора.
8 Сологуб (Тетерников Ф.К.), ранний символист. Его перу принадлежала восторженна вступительная стать к знаменитому сборнику И.Северянина «Громокипящий кубок».
9 «Гиперборей» — ежемесячник стихов и прозы, где акмеисты интенсивно печатались (акмеисты часто называли себ «гиперборейцами»). Здесь, очевидно, речь идет об опубликованном в «Гиперборее» стихотворении Нарбута «Столяр».
10 Очевидно, речь идет о статьях, посвященных акмеизму: В.Шершеневич — «Русска поэзия» («Алциона», 1913, No 1), «Заветы символизма и акмеизм» («Аполлон», 1913, No 1); С.Городецкий — «Некоторые течени современной русской поэзии» — там же.
11 Имеется в виду сборник «Вий».
12 «Гиперборей» издавался до 1916 года.
13 Кубофутуристы — одна из фракций футуризма, в которую входили Крученых, Асеев, Маяковский.
14 Нарбут считал, что «брюсовский» и «гумилевский» этапы «учительства» позади. Он пытался противопоставить себя и Зенкевича другим членам «Цеха поэтов».
15 «Biевцы» — от гоголевского рассказа «Вiй». Здесь имеетс в виду приверженность земле, реальной действительности как она есть, без прикрас.
16 Имеется в виду стихотворение Зенкевича.
17 «Аполлон» — литературно-художественный журнал, издавалс в Петербурге с 1909 по 1917 год, главный редактор — С.Маковский.
18 «Журнал журналов» имел подзаголовок: «Орган критической мысли, календарь литературы, искусства, общественной жизни». В No 1 за 1915 год в нем появилась статья К.Чуковского о сборнике стихов С.Городецкого «Цветущий посох» как о высшем «торжестве акмеизма».
19 Весной 1914 г. Гумилев, Городецкий и Зенкевич вели публичные споры о существе акмеизма.
20 Речь идет о книге «Изборник», куда вошли упоминаемые стихи С.Городецкого.
21 На семью Нарбута был совершен бандитский налет в новогоднюю ночь 1918 г. (Этот налет связывают с деятельностью Нарбута в Совете г. Глухова.) Погиб его брат, Сергей, сам поэт был тяжело ранен — ему ампутировали кисть руки.
22 «Сирена» — первый в послереволюционной России литературный двухнедельник, созданный Нарбутом в Воронеже в мае 1918 г., выходил по февраль 1919 г. Все это время Нарбут был его главным редактором. Там печатались стихи Блока, Брюсова, Гумилева, Ахматовой, проза Ремизова, Пильняка, Чапыгина.
23 «Солнце России» — красочно иллюстрированный литературно-художественный еженедельник, «политический и сатирический журнал». Издавалс с 1906 по 1917 г.
